Видя, что дело становится всё хуже и хуже, что отец как будто решил испортить мою жизнь с женой, я задумал уехать в Воложин учиться. Так и так я хотел быть раввином! В Воложине у меня ни в чём не будет нужды, и какой-то конец будет достигнут. Правду сказать, мне вовсе не хотелось расставаться со своей восемнадцатилетней красивой женой, с которой вместе мы пробыли всего несколько месяцев. Но ничего не поделаешь - дальше так жить было невозможно.
Ехать я хотел с паспортом, не желая вращаться среди людей без документа, в котором тогда вовсе не было необходимости, поэтому решил набраться терпения. Правда, первый паспорт выдаётся не без ведома отца. Но я-то уже был кем-то, и мне, известному молодому человеку, Яков-сборщик конечно же выдаст паспорт, не спрашивая отца. Сборщик обещал, но у меня за спиной послал спросить отца. Только тогда я понял свою глупость, что слишком много о себе понимал, что конечно, он должен был спросить отца, а отец тут же спросил меня:
«А для чего тебе, Хацкель, нужен паспорт?»
«Для поездки в Воложин», - опустил я глаза.
Понятно, что у него лопнуло терпение, и на глазах моей жены он отпустил мне две горячие оплеухи.
«Всего лишь несколько месяцев после свадьбы, - крикнул он, - и ты уже хочешь оставить жену. Поруш нашёлся!» - Что было, с его стороны, не совсем честно. Боюсь, что он не столько заботился о жене, как хотел её против меня настроить. И он продолжал:
«Оставить сироту-жену? Где это слыхано? Это зверство! И вообще – какое право ты имеешь делать такой важный шаг, не спросив отца? Но ладно – не спросить отца, но жену?… Ты ж благочестив, как ты говоришь, ты знаешь, как сказано в Торе: год оставаться дома, даже во время войны! Но ты жену оставить хочешь, чтобы учиться! Но нет - не для того, чтобы учиться: ведь учиться ты можешь и дома, никто тебе этого не запрещает. Должно быть что-то другое. Может, ты жену ненавидишь?» – Спросил он, дипломатично усмехаясь. Кровь у меня застыла в жилах: такая красивая жена, я так её люблю, что отдал бы за неё жизнь – а он мне сыплет соль на раны!…
И говорил он это в её присутствии, чтобы её против меня настроить. Так он мне несколько часов подряд вынимал душу, изображая каким-то злодеем. Ведь тот, кто способен покинуть жену сразу после свадьбы – это не человек, и он даже не знает, как меня после этого назвать.
Жена моя, как обычно, расплакалась, и отец, хотя и любил её всей душой и конечно не мог смотреть, как она плачет, не пожалел её слёз и продолжал раздувать огонь. Только после того, как она он плача чуть не лишилась чувств – разболелась голова, лицо горело – он испугался и срочно послал за Яшкой-врачом. Но «доктора» не оказалось дома, и тут началось. Сбежалась вся семья, её уложили в постель, а я побелел, как смерть. Тут я на деле увидел, как отец ненавидит противников хасидизма и как ужасно он ко мне относится.
Когда был пойман на воровстве Ицхак-Бер с ключом от кассы, из которой кто знает сколько времени воровал, отец был так хладнокровен, так спокоен и не сказал ни одного худого слова против вора, лишь хладнокровно, спокойно заметил:
«Ответьте мне хотя бы, реб Ицхак-Бер, сколько времени у вас уже есть этот ключ, а также - воруя у меня, делали ли вы это по совести?»
После этого он с ним справедливо посчитался, и когда Ицхак-Бер заявил, что он сейчас останется без хлеба и не будет иметь, чем вернуться домой в Бриск, отец ему дал сотню и пожелал счастья и удачи и т.п. таким дружелюбным тоном, будто тот не вор, а истинный праведник.
Но в отношении отца ко мне я сейчас в первый раз ясно увидел холодную ярость и мстительность. В то же время я ведь не был каким-то уличным мальчишкой, я был известен в городе, ко мне относились с уважением, так почему же он со мной себя ведёт так жестоко? Просто убить меня готов!
Но поразмыслив, я научился отдавать ему справедливость. Во-первых, я увидел, что из миснагда хасидом можно стать, но обратно – никак. Миснагид – это просто верующий еврей, но хасид считает, что небо, Бог и рай существуют только для него, и насколько ему дорог хасидизм, настолько ненавистны миснагды. Человек уже не смотрит на своё собственное дитя, это уже больше не дитя, если переходит к ненавистным миснагдам. И поскольку я был старшим, а после меня – ещё четверо мальчиков – отец просто боялся, как бы я не покалечил братиков своим миснагдством. И он был прав, так оно и случилось: все мои братья – миснагды.
И к моему несчастью, как уже говорилось, моя жена стала большой хасидкой, и отец через неё со мной сражался. Не была бы он такой красивой, он бы сжал зубы и махнул на меня рукой. Но отец понимал, что она мне бесконечно дорога и, в этом смысле – сила, которую он использует против меня.