– Хочешь поесть что-нибудь? Если не боишься, конечно.
Тишкин принес пакет из прихожей. Вытащил на стол коньяк, фрукты, ветчину, шоколад.
– А у меня вареная курица есть.
Алина вытащила одной рукой кастрюлю. Поставила на плиту.
– Не трогай ничего, – запретил Тишкин. – Я сам за тобой поухаживаю.
Он стал накрывать на стол. У него это ловко получалось.
Алина сидела, кинув руки вдоль тела. Смотрела.
– Что у тебя в жизни еще? – спросил Тишкин.
– Рак.
– А кроме?
– Ты говоришь как дилетант. Кроме – ничего не бывает.
– Ну все-таки... Какая-то мечта.
– Сейчас у меня мечта – выжить. И все. Каждый прожитый день – счастье. Если бы меня поставили на подоконник десятого этажа, сказали: «Стой, зато будешь жить», – я бы согласилась.
– Не говори ерунды.
– Это не ерунда. Я утром просыпаюсь, слышу, как капает вода из крана. Это жизнь. В раковине желтое пятно от ржавчины. Я и ему рада. За окном зима. Люди куда-то торопятся. Я их вижу из окна. Какое счастье... Я согласилась бы жить на полустанке, смотреть, как мимо бегут поезда, спать на лавке, накрываться пальто. Только бы видеть, слышать, дышать...
– Садись за стол, – скомандовал Тишкин. – То на подоконнике, то на полустанке...
– Ты не понимаешь, – возразила Алина. – Говорят, что душа бессмертна. Но мне жаль именно тела. Как оно без меня? Как я без него?
Алина смотрела расширившимися глазами.
– Все будет нормально, – серьезно сказал Тишкин. – И ты с телом. И тело с тобой. Давай выпьем.
– Мне немножко можно, – согласилась Алина. – Даже полезно. Организм, говорят, сам вырабатывает алкоголь.
Они выпили. Тишкин положил на хлеб ветчину. То и другое было свежим.
– Откуда в провинции свежая ветчина? – удивился Тишкин.
– У нас деревенские сами готовят и в магазин сдают.
– Фермерское хозяйство, – сказал Тишкин. – Как в Америке...
Они ели и углубленно смотрели друг на друга.
– Как же ты одна? – произнес Тишкин. – Почему возле тебя нет близких?
– А где я их возьму? Я сирота. Да мне и не надо никого, одной лучше. Что толку от подруг? Пожалеют притворно, а по большому счету всем до болтов. Будут рады, что рак не у них, а у меня.
– Хорошие у тебя подруги...
– Умирать легче с посторонними. Они нервы не мотают. Ты их нанял, они делают работу.
– А деньги у тебя есть?
– Пока есть. Каравайчук дал.
– Молодец. Хороший человек.
– У города спер, мне дал. Считай, социальная поддержка.
– Мог бы спереть и не дать, – заметил Тишкин.
В окно ударилась птица.
– Плохой знак, – испугалась Алина.
– Плохой, если бы влетела. А она не влетела.
Помолчали.
– Ты меня помнила? – спросил Тишкин.
– А как ты думаешь?
– Не знаю.
– Ты единственный человек, с кем мне было бы не страшно умереть. Я легла бы возле тебя и ничего не боялась.
Это было признание в любви.
Тишкин поднялся. Подошел к ней. Алина встала ему навстречу. Обнялись. Он прижал ее всю-всю... Потом сказал:
– Давай ляжем...
– Одетыми. Хорошо?
– Как хочешь.
– Да. Так хочу. Чтобы рак не переполз.
– Он не ползет. Он пятится.
Они легли на диван. Одетыми. Тишкин нежно гладил ее острые плечи, руки, лицо. Он любил ее всей душой – жалел, желал, протестовал против ее судьбы. Зачем понадобилась Создателю эта невинная жизнь, такая молодая, такая цветущая...
Тишкин ласкал тихо, осторожно, боясь перейти какую-то грань.
Никогда прежде он не испытывал такой надчеловеческой остроты и нежности.
– Я тебя не брошу, – сказал Тишкин.
– Я тебя брошу, – ответила Алина.
– Почему?
– Потому что я умру.
– Этого не будет. Я этого не хочу.
– Дело не в тебе.
– Во мне. Ты меня мало знаешь.
Алина приподнялась и посмотрела на Тишкина. А вдруг...
Тишкин честно встретил ее взгляд.
– Ты никогда не умрешь, – поклялся он. – Ты будешь жить дольше всех и лучше всех. Ты будешь здоровая, счастливая и богатая.
Алина опустилась на подушку.
– Говорят, тело временно, а душа бессмертна, – проговорила она. – Наоборот. Тело никуда не девается, просто переходит в другие формы. А вот душа...
Тишкин задумался над ее словами. И вдруг уснул.
Они спали долго: остаток ночи и половину следующего дня.
Тишкин никуда не торопился. Просмотр должен был состояться довольно поздно, в каком-то Доме культуры.
Тишкин успел сделать влажную уборку. Протирал от пыли все поверхности, включая карнизы.
– Ты хорошо ползаешь по стенам, – одобрила Алина. – Как таракан.
Прошли годы.
Тишкину исполнилось сорок лет. Он их не праздновал. Говорят, плохая примета.
Сорок лет, а он так и оставался в начинающих, подающих надежды. Уже вылезли из-под земли новые начинающие, двадцатисемилетние режиссеры. Они открывали новую эру, а Тишкин начинал вянуть, не успев расцвесть.
Новые времена оказались хуже, циничнее прежних. Раньше был идеологический барьер, теперь – финансовый. Есть деньги – иди и снимай что хочешь и как хочешь.
А нет денег – сиди дома. Тишкин и сидел.
Дочке исполнилось 13 лет. Готовая девица. Любила петь и переодеваться. И еще она любила своих папу и маму. А папа и мама любили ее. Иначе просто не бывает.
Тишкин мечтал снять кино по Куприну. Его литература была абсолютно кинематографичной, просилась на экран.
Куприн – несправедливо забытый, с крупицами гениальности, сильно пьющий, безумно современный. Типично русский писатель.
Тишкин взял несколько его рассказов, перемешал их, как овощное рагу, и сделал новую историю. Он знал, как это снимать. Будущий фильм снился ночами. Не давал жить.
Фильм – дорогой. Костюмы, декорации, хорошие актеры. Снимать дешево – значит провалить. Требовалось полтора миллиона. А где их взять? Государство не давало. У государства – свои игры. Свой бизнес. Кому нужен выпавший из обоза Тишкин? Он, конечно, подавал надежды – хорошо. Любит семью – прекрасно. Хороший парень. И что? Мало таких хороших парней, голодных художников? Барахтайся сам как хочешь.
Жена Лена оказалась добытчицей. Из тихой девочки превратилась в тихий танк. Вперед и только вперед. При этом – бесшумно.
Работала в турагентстве. Зарабатывала на жизнь. Отсылала домочадцев в Турцию и Грецию. Они возвращались загорелые и веселые. Последнее время ездить стало стрёмно: тут землетрясение, там цунами, и в довершение – террористические акты. Но Россия – страна непуганых дураков. Ездят, ничего не боятся. Авось пронесет. Турагентство крутилось на полную катушку.
В этом году Лена решила отправить мужа в Израиль, на Мертвое море. Концентрация соли – убойная. Соль вытягивает из человека все воспаления. Грязь делает чудеса. Муж дороже денег. Зачем тогда зарабатывать, если не тратить.
Лена заказала путевку в отель с названием «Лот». Тот самый библейский Лот, который проживал с семьей в Содоме и Гоморре.
Тишкин летел три часа. Потом ехал через весь Израиль на маленьком автобусе, типа нашей маршрутки. Маршрутка в дороге сломалась. Ждали, когда пришлют другую машину. Шофер-бедуин слушал музыку. Туристы сидели и ждали, как бараны. Тишкин с горечью отметил, что везде бардак. Бедуин обязан был проверить машину перед рейсом. Но не проверил. Сейчас сидит, нацепив наушники, и качает в такт круглой семитской башкой.
Один из русских туристов вознамерился набить бедуину морду, но другие отговорили. Сказали, что здесь это не принято. Явятся полицейские и оштрафуют либо вообще задержат. И отпуск пойдет насмарку. Бедуин не стоит таких затрат.
Бедуин продолжал слушать музыку. Он не понимал русский язык. Но напряжение передалось, и он стал выкрикивать что-то агрессивное на непонятном языке. Похоже, он матерился.
Стремительно темнело. Тишкин сидел и размышлял: бардак налицо, но законы свирепые. И законы работают в отличие от нашей страны.
К отелю подъехали поздно. Ужин стоял в номере.