— Ну в другой, так в другой… Извини, что не вовремя… — Она мельком взглянула на нас: — Так я пойду?
И, не дождавшись ответа, вся пунцовая, неловкая, повернулась к дверям, закивав на прощанье. А он все смотрел ей вслед, в темноту прихожей. Слышно было, как зацокали вниз по лестнице ее каблучки и постепенно замерли. Виктор вернулся к столу все с тем же сосредоточенно-отсутствующим видом. Молча уселся. Нам как будто передалось его состояние, хотя было неясно, что произошло, даже Симкин сидел притихший, не пытаясь нарушить тишину.
— Ну, нам пора, — сказал он, наконец. — Когда увидимся, Вить? Может, завтра?
— Когда хотите… Завтра…
Он сидел, подтянув колено, упершись в него подбородком, и, кажется, даже не заметил, как мы ушли.
Вечером отходил мой поезд, и мы с Симкиным, прикупив на дорогу еды, в полдень заглянули к Виктору — попрощаться. Застали его все в той же позе за столиком — похоже, так и не поднимался с места со вчерашнего дня. Лишь худое лицо его с синевой под глазами словно состарилось за ночь. Постель в углу была не тронута. Мы сели рядом, Симкин от неловкости, что ли, брякнул некстати:
— А ты, оказывается, конспиратор?
— Не понял.
— Ну эта твоя вчерашняя гостья ничего себе.
Виктор поднял голову:
— Это подруга сестры.
— Что, исключает всякие чувства?
Виктор промолчал, лишь углы рта виновато дрогнули.
— Все равно, принял ты ее не лучшим образом. Как будто оглох и ослеп. Впрочем, от такой красоты…
— От смеха, — сказал Витя. — Понимаешь, когда она засмеялась, я вдруг вспомнил сестру — и как ножом по сердцу… Вот так же и она могла бы смеяться… Когда она ушла от нас, я долгое время просто не мог смотреть на девчонок… на чужую радость — казалось кощунством.
Конечно, это была любовь… Любовь брата, ощущение жизни, непонятно зачем, почему отнятое у человека. Злая необоримая сила, которую он не мог, не хотел признавать, отвергал всем своим существом.
— А потом я увидел это крыло… — произнес он совсем тихо, почти прошептал.
— Ты что, не спал всю ночь?
— Я работал… — Он кивнул через плечо.
Обернувшись, я увидел теперь уже открытый холст и, еще не рассмотрев детали, был точно оглушен зеленовато-серебристой туманностью вдруг открывшейся перед взором какой-то первозданной стихии, постепенно обретавшей смысл. В завихреньях необозримого неба птица… Нет, это не было птицей, скорее сломанные в печально-стремительном паденье крылья над освещенным глубоко внизу желтоватым бугром в россыпи камней. Камни как бы источали тепло разрушенного очага, и все же они были мертвы, а подстреленное крыло, точно символ вечно живой человеческой души, парило в светящейся солнцем высоте.
— Нет слов, — тихо обронил Симкин — он был бледен, чуть погодя хрипловато добавил: — Никогда не думал, что это возможно — изобразить бессмертье… Слава богу, портрет закончен.
— Нет, — не сразу ответил Виктор и грустно улыбнулся, — я буду рисовать его всегда.