Все и годили, то есть отложили эмоции на год. Василий Лонгин, конечно, переиграл, ошибся. Люди остались такими же. За год они не стали лучше или хуже. Трудно жить целый год, загадывая, заранее завидуя и обижаясь. Поэтому они все эти чувства отложили на время. А сегодня достали их из запасников души и приготовились ненавидеть и завидовать. Время подошло…
Глава 7
В путь, в путь, стыдился б, право!
Уж ветер выгнул плечи парусов,
А сам ты где? Стань под благословенье…
А может, старик просто подшутил над всеми? Правда, спектакль, который разыграл Лонгин-старший через год после смерти со своим наследством, получился не очень-то смешным для его участников, но, видно, такой у Василия Ивановича был юмор. Возможно, там, за гранью реальности, вообще такое своеобразное представление о комическом? Призраки, привидения, кошмары – все это милые шуточки того мира? Что наследство? Передача детям своих старых игрушек! А если сама смерть – из области запредельного юмора?
По земным меркам, у Василия Ивановича шутка не удалась. Ане было не жалко зависшего в воздухе наследства. Досадовала она на то, что разразившийся скандал ударит по характеру Иеронима и срикошетит по их семейной жизни.
Аня давно поняла, что в их отношениях настали кризисные времена. В вечном спектакле «гений – толпа» ее муж с некоторых пор отвел ей роль представительницы последней. Она принимала его гневные выпады, уколы иронии и потоки сарказма, даже площадную ругань, покорно играя эту роль. Ведь «гению» требуется время от времени бередить свое творческое «я». Пусть уж лучше сражается дома с мельницей, воображая, что разит великана, чем действительно получит где-нибудь по реальной творческой морде. Так же рассуждают жены алкашей: «Лучше пусть пьет дома, чем валяется под забором или ночует в вытрезвителе».
Но Иероним часто и без повода переходил на личность, называл ее «Нюркой», «дремучей», «туповатой»… Аня стала уже подумывать: может ли она, как представительница толпы, метнуть в гения парочку камней, тарелок, на худой конец просто плюнуть в него? А тут вдруг такой удар судьбы для тонко организованной натуры! Анекдот с отцовским наследством! Прямо газонокосилкой прошлись по мыслящему тростнику! Что теперь будет? В смысле, что теперь начнется?
На всякий случай, она запаслась алкоголем и успокоительными каплями. Но, видимо, она еще плохо знала своего мужа. Иероним в эти дни полной неопределенности с отцовским наследством был сдержан, подтянут и деловит. Просыпался он на удивление рано – около десяти часов. После принимал ледяной душ, как он сам гордо говорил. Но когда Аня заходила в душевую кабинку, чтобы привести все в порядок за этим неаккуратным и рассеянным человеком, ее встречал еще не выветрившийся теплый пар. Затем следовал «спартанский завтрак» из нескольких яиц, салата, ветчины, очень сладкого чая с бутербродом. Куда только у него это все девается? Не иначе сгорает в творческом огне. Далее следовал поцелуй, помахивание рукой из машины.
Так Иероним ежедневно, как на службу, уезжал в Петербург по делам наследства.
– Когда же начнется судебный процесс? – спросила как-то Аня во время прощального поцелуя.
– Процесс уже пошел, – ответил супруг.
Этим же вечером он опять Аню удивил.
– Послушай, а не съездить ли тебе к родителям на недельку? – спросил он за ужином. – Проветришься, отвлечешься, развеешься… Что там еще?.. Ведь я понимаю, как тебе тяжело со мной, особенно сейчас, когда я весь на оголенных нервах. Видишь, забросил работу, ничего не делаю, мотаюсь только в Питер, пытаюсь полюбовно договориться с мачехой…
– Полюбовно? – переспросила Аня.
– Ну да. По-семейному, если тебя так больше устраивает.
Аня хотела сказать, что ему надо бы почаще забрасывать свою работу – так он больше становится похож на человека. Но не сказала, опасаясь, что он рассердится и не отпустит ее к родителям. Ведь это было большое чудо, что муж отпускал ее одну. Такого за время их совместной жизни еще не случалось. Если в супружестве существуют различные формы собственности друг на друга, то Иероним относился к самым мелким собственникам.
– А ты отвезешь меня? – спросила Аня, хотя заранее знала ответ.
– Сама, Аннушка, все сама, – Иероним что-то искал, складывал, рвал на мелкие кусочки, хватался за голову, складывал их на столе, подгоняя друг к другу, то есть играл в самодельный пазл. Потом он переписывал полученную информацию на другой листок, задумывался и опять разрывал его на те же мелкие кусочки. Настроение у мужа было превосходное! Но тем прежним Иеронимом в канареечном пальто он все равно уже не был.
Несколько чудаков, завсегдатаев первой электрички, в это раннее утро на платформе Комарово обратили внимание на новенькую – девушку небольшого роста, темноволосую, с аккуратной челочкой и выразительными глазами. Попса так глубоко проникла в нашу жизнь, что для портрета девушки современному россиянину легче всего использовать готовую, вернее раскрученную, звездную внешность. Девушка эта, например, напоминала пассажирам Наташу Королеву, но только напоминала. Потому что в ней ничего так не выпирало наружу, как в упомянутой поп-звезде. В ее лице не было хохляцко-рыночного, а в фигуре – лишнего, довесочного. Во взгляде девушки отсутствовало это устоявшееся самодовольство, и вообще исполняла она свою ежеминутную жизненную роль гораздо тоньше, чем «дельфинья русалка».
Этой случайной ранней пташке не надо было колдовать над одеждой, чтобы скрыть одно, а показать другое. Она могла позволить себе пару раз махнуть расческой, едва взглянув на себя в зеркало, натянуть джинсы, кроссовки и легкий свитерок на голое тело. Но и на облачение в строгий вечерний наряд ей вряд ли требовалось больше времени. У пассажиров электрички она вызывала сначала чувство умиления, как маленькая пушистая кошечка, но со второго взгляда она уже западала в душу. А второй взгляд сильнее первого.
Вот и сейчас в электричке какой-то рыбак в брезенте и резине стал выбалтывать Ане секретные рыбные места. А когда она демонстративно раскрыла книгу «Паблик рилейшенз. Теория и практика», опечалился, как добрый молодец, и запел старинную песенку о том, как он одинок и никто его не понимает. Но Ане уже надо было выходить – она ехала со сложными пересадками, зависела от нескольких пригородных поездов, чтобы успеть на свой родной – двенадцатичасовой. Рыбак посмотрел Ане вслед, уже потянулся было за рюкзаком, но вспомнил, что под сиденьем еще и ящик, и складной спиннинг, и вообще… стукнул себя по коленке и остался сидеть. Только сказал соседке напротив:
– Вот, бабка, какая жизнь! Не клюет у меня ничего. Ведь так в лоб не скажешь же, что я самый лучший человек на свете? А?
– Конечно, – согласилась соседка. – Самый лучший и есть, если б не пил.
Аня уже бежала по шатким мосткам подземного перехода, где даже в великую сушь растекались широкие лужи. Очередная электричка закрывала двери со злорадным шипением прямо перед ее носиком, но из тамбура на Аню весело смотрел мужчина средних лет, и она поняла, что дверь подержат, а надо будет – и стоп-кран сорвут, словом, успеет она. Вот только придется теперь битый час выслушивать банальный мужской треп. Домой, скорее домой…
Вот показались развалины завода ЖБИ, значит, пора было выходить в тамбур. У платформы стоял товарняк, и пассажирам пришлось обходить длинный состав. Но этот обход был по дороге. Под веселую горку, по которой вниз скатывались куски разбитого асфальта, приходилось семенить. А там уже железнодорожный дом, где живут родители лучшей подруги Ритки, котельная, пекарня в здании старой бани, финская кирха и тихий тупичок, занавешенный черемухой и сиренью, где спрятался ветхий домик с двумя крылечками, на две семьи.