– Имеет место быть или не имеет место быть – вот в чем вопрос, – ответил Иероним назидательно.
Они шли уже по Университетской набережной, петербургский коктейль из ветра, дождя и еще чего-то, особенно промозглого, летел им прямо в лицо, и Аня машинально пряталась под широкие поля Иеронимовой шляпы. Он, конечно, этому не противился. Больше всего на свете ему сейчас хотелось расстегнуть свое широкое пальто и спрятать этого петербургского воробышка, который совсем закоченеет, если Иероним сейчас же не тормознет машину.
– Интересно, как выглядит призрак Академии художеств? – спросила Аня, когда они перешли на другую сторону, где Иероним застыл с вытянутой поперек дороги рукой.
– Призрак «Репы»? – переспросил он.
– Какой репы? – не поняла Аня.
– Ну, Академии Репина, сокращенно «Репы»…
– Призрак «Репы» я и сама могу описать довольно точно, – расхохоталась девушка. – Желтое-прежелтое пальто, как раз под цвет репы. Зеленый шарфик, как ботва у овоща. Черная шляпа с широкими полями, как котелок для варки данного овоща.
Иероним не сразу догадался, что это был его точный портрет. Девчонка была с чувством юмора. Конечно, он и есть призрак «Репы». Пусть так…
В этот момент у тротуара затормозила «девятка». Словно репку, их выдернули из сырых и замерзших рядов пешеходов и помчали в первое совместное путешествие до улицы Кораблестроителей, до университетской общаги.
Глава 3
Какого дьявола люди вроде меня толкутся между небом и землей? Все мы кругом обманщики. Не верь никому из нас. Ступай добром в монастырь…
Перед окнами любимых девушек пишут на асфальте, на снегу. Ровно в двадцать два часа ноль-ноль минут Аня должна была выглянуть в окно. Она помнила об этом весь вечер, ходила из угла в угол, присаживалась то на свою кровать, то на кровать соседки по комнате. Минуты капали медленно, как в древней китайской пытке вода на темечко. Что она могла увидеть с пятого этажа в сыром и темном петербургском дворе? Опять Иероним что-нибудь начудит, напутает со своей обычной непрактичностью, а потом расстроится и обидится на весь свет. Понимает ли он, что осенью в это время на улице видно только горящую помойку?
Она достала из тумбочки брошюру «Анализ хоздеятельности предприятия» и попыталась вникнуть в смысл написанного. Дочитав до скрепок, то есть до половины, она решила, что должна быть еще какая-нибудь брошюра, предшествовавшая этой. Аня внимательно пересмотрела все свои пособия, но ничего похожего не нашла. Надо было взять у кого-нибудь лекции. Но у кого? Будущие журналисты обычно пишут так, что сами потом едва разбирают написанное. Надо было самой сидеть на лекциях. Но кто же знал, что будет не только зачет, но и огромная курсовая с множеством таблиц, формул, подсчетов? И это на гуманитарном факультете, где таблицу умножения многие уже забыли! А потом, кто мог предположить, что за нею станет всерьез ухаживать взрослый, интересный мужчина, личность незаурядная и неординарная, художник, сын лауреата всяческих премий и тому подобное?
Правда, если не смотреть в паспорт и на нелепую бородку, не такой уж он и взрослый. Аня частенько чувствовала себя куда взрослее, особенно когда Иерониму приходилось принимать решения, вступать в отношения с окружающими, вообще совершать какие-то шаги. Вот и сейчас он, наверное, выдумал какую-нибудь нелепицу, потратил массу времени и сил, а теперь сидит где-нибудь под дождем, схватившись за голову, и считает себя полным идиотом.
За стеной пропели позывные какой-то радиостанции. Десять часов! Она чуть не пропустила время Йорика! В окно она высунуться в любом случае должна. За стеклом был абсолютно черный вечер с дождем и, кажется, мокрым снегом. Аня стала машинально водить пальчиком по холодному стеклу, выводя мокрыми дорожками свое имя. И тут она увидела прямо перед собой, даже немного выше, те же самые буквы, светящиеся ярким электрическим светом. Ее имя было сложено из светящихся окон дома напротив. На фоне темного фасада ясно читались «А», «Н», вот только «Я» было немного рогато. Свет в трех окнах был лишним. Аня была так поражена этим зрелищем, что не успела даже позвать кого-нибудь из подружек. Огни стали вспыхивать, гаснуть, прочитать что-то было уже невозможно. Только рогатое «Я» светилось дольше всех.
Потом она узнала, чего это стоило Иерониму. Целую неделю он обходил жильцов дома по улице Кораблестроителей напротив университетской общаги. У него была только одна просьба – включить или выключить свет в определенной комнате в определенное время. Если даже ему открывали двери, все равно, как правило, он наталкивался на стену глухого равнодушия. Люди не знали, что такое любовь и не верили, что она вдруг посетила этого бородатого господина в пальто сумасшедшего цвета, явно не юношу.
Они поняли его гораздо лучше, когда он пришел с большой сумкой, набитой водкой и шоколадом. Это уже было похоже на любовь. С тремя квартирами, правда, пришлось помучиться. В одной жила старая дева, которая сдалась только за собственный портрет, исполненный Иеронимом в стиле классического подхалимажа. В другой квартире два очень красивых человека собирались разводиться. Они смотрели на Иеронима пустыми глазами, как на народного судью, и не понимали – что такое электричество, время, любовь. Влюбленный художник достал последнюю бутылку водки, выпил с мужчиной, и предложил им перевезти вещи на своей машине, когда им понадобится. Мужчина промолчал, а женщина сказала, что хочет уехать к родителям как можно скорее. Иероним предложил заехать за ней завтра в двадцать два ноль-ноль. В этой квартире он собственноручно зажег свет на кухне и погасил в спальне. В темной комнате тихо сидел мужчина и смотрел прямо перед собой.
Оставалась еще одна старуха. Иероним предлагал ей денег, продуктов, посулил сделать ремонт, изобразить ее в Эдемском саду среди ангелов, купить новый телевизор, а на обоях нарисовать героев любимого сериала. Она не верила ни единому его слову, подозревая в нем жулика, агента недвижимости. Иероним в сердцах крикнул, что взорвет ее прямо в торжественный день получения пенсии, и не запрятанные в чулок купюры долго будут кружиться в воздухе. Старуха обиделась, вызвала милицию, и бедному художнику пришлось оформлять стенную газету в соседнем отделении. Так у буквы «Я» получился рог из трех старухиных окон.
Не увидев его в следующие три дня, Аня подумала, что Иероним обиделся на нее за скуповатый поцелуй благодарности. На самом же деле, он просто приходил в себя после самой, казалось бы, несложной композиции в его жизни. Композиции из трех букв.
На новогодние каникулы они уехали в старинный православный монастырь, недавно открывшийся после многолетнего запустенья. Плотненький, жизнерадостный игумен, похожий на туриста-песенника, с бородой, измазанной в известке, уже в сумерках поселил их в двух соседних кельях, но с общей печкой, то есть, общим теплом.
Игумен, как ребенок, обрадовался имени Лонгина и, разговаривая с художником, повторял его через каждое слово.
– Иероним… Надо же! Как благостно… Иероним… – слышался удаляющийся по темному коридору приятный басок отца Макария.
Их разбудил колокольный звон, созывавший на утреннюю службу. Иероним и Аня вышли на двор. Монастырь еще наполовину был в развалинах, но богатый в эту зиму снег прикрыл разорение. Снег и недавно побеленные стены сливались в едином ослепительно белом пространстве, и темные маковки, карнизы, наличники, казалось, повисли в морозном воздухе.
– Вот он, белый свет! – сказала Аня, зачерпнула целую пригоршню снега, подумала, подумала и вдруг ткнулась в нее лицом.
– А есть снег не надо, – послышался знакомый басок отца Макария. – Видите избушку? Ступайте туда, там матушка Акулина пряники медовые печет. Таких пряников и в Туле не ведают. Пряников она вам даст и чаю нальет, а вот рецепт даже не спрашивайте. Грешна матушка Акулина, гордыней обуреваема из-за пряников. Только пряники у нее все равно самые вкусные…