– Хорошо, – с трудом произношу ответ и кладу трубку.
– Лиз, что с тобой? – Хмурится Маша – моя напарница.
– Ничего особенного, – я вяло улыбаюсь. – Меня сейчас будут увольнять и, возможно, по статье.
У Маши округляются глаза:
– Тебя? По статье? Да ты ж у нас здесь местный ангел милосердия.
– Уже нет, – я вздыхаю. – Ладно, пойду. Герман Эдуардович меня уже ждет.
– если тебя уволят, то…то мы всем персоналам пойдем просить за тебя, – Маша подходит и обнимает меня. На душе становится чуть легче.
– Спасибо, – я отступаю. – Но не нужно. Не хочу, чтоб у вас из-за меня были неприятности.
– Натворила что? – хмурится она. – Может, прикрыть?
– Не получится, – я вяло улыбаюсь. – Имаева знаешь?
– Тот, что тебе прохода не давал? Озабоченный на всю голову? – Хмурится Маша.
Я киваю.
– Ага. В общем…он ко мне полез, а я в него горячим кофе плеснула. Сама понимаешь – клиенты наше всё. Так что, это последний день у меня здесь. Это очевидно.
– Блин, капец. Он же точно настучал, – она стучит ручкой по столу. – Может, соврать, что поскользнулась, предложить оплатить химчистку, или ещё что? Короче, сдать назад, чтоб удержаться? Хотя… Германа так-то не разжалобить…
– Не, там без вариантов. Представляю, в каком свете он меня выставил, – я качаю голой и морщусь. – Ладно, Маш, давай. Если что, с датами я хотя бы разобраться успела. Тебе попроще будет.
Выдавив из себя улыбку, бреду по коридору.
Кабинет Германа Эдуардовича на четвертом этаже, мы – на втором. Я позволяю себе подняться по лестнице, отчаянно оттягивая момент общения с начальником. Хотя, перед смертью не надышишься, как говорится.
Наконец, нужная высокая с позолотой дверь.
Открыв её, получаю сочувственный взгляд Ларисы Леонидовны.
Значит, дела и правда плохи.
– Он ждет, заходи, – со вздохом говорит она, и я на подгибающихся от страха и волнения ногах прохожу в кабинет.
– Звали, Герман Эдуардович?
Хватает одного взгляда, чтобы увидеть, что Имаев тоже здесь.
Да уж, веселье будет еще то.
– Звал, – кивает он. – Садись. Чай хочешь?
Эм… что?
– Да нет уж, пока у этой дикарки в руках что-то горячее, её вообще нельзя подпускать к людям, – язвит Имаев.
Я, опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом ни с одним из мужчин, сажусь за самый крайний стул, подальше от Зимина.
– Спасибо, не нужно, – тихо отказываюсь я от предложения.
– Расскажи мне, что случилось. Ты правда ошпарила человека ни за что?
– Герман Эдуардович, – немедленно выходит из себя Имаев, со старта переходя на крик и отчаянно жестикулируя. – Я рассказал вам о факте вопиющего поведения вашего персонала. Персонала лучшей и дорогой клиники страны. Поэтому, соответствуйте заявленному уровню и примите меры, а не играйте здесь в расследования! Эта…, – он глянул на меня, скривившись. – Девица сначала пыталась меня соблазнить, а после, когда я ей отказал, угрожала, что сообщит о домогательствах и изнасиловании. И это всё, ради того, чтоб я ей в итоге выплатил денежек. И немалых.
Я вскидываю голову, но в этот же момент понимаю, что его версия идеальна.
Теперь, если я и скажу про то, что он ко мне приставал, это будет лишь подтверждением его рассказа.
Поэтому я просто тихонечко отвечаю:
– Нет.
Просто не вижу смысла спорить и что-то доказывать. В этой ситуации я уже проиграла.
– Я вас услышал, – Герман всё это время смотрит на меня. – Елизавета, расскажите свою версию.
– Я…, – сглатываю воздух и нервно тереблю рукав тонкой белой водолазки. – ..пришла на вызов к г…господину Имаеву.
Божечки, ну, почему я так запинаюсь? Подумает, что я вообще туго соображаю или придумываю ложь.
– Он попросил меня сделать ему кофе, а потом…потом…
Как же это назвать-то, чтоб было и нейтрально, и при этом доходчиво.
– Начал меня обнимать и всё прочее…
Я правда сказала «и всё прочее»?! Блин, что со мной не так? Совсем уже мозги поплыли.
– И продолжал, игнорируя мои просьбы прекратить. В результате этого я плеснула ему кофе на грудь. За что прошу прощения, – выдохнула я, но смотреть на Имаева так и не могла.
– Я же говорил! – Выкрикнул Имаев. – Предупреждал, что ваша медсестричкаэскортница такое скажет. Я требую ее увольнения. Немедленного. А также, чтоб она пришла ко мне домой и лично извинилась.
Герман Эдуардович поджимает губы, отчего выглядит еще суровее и произносит.
– Я вас понимаю, Расим Маратович…
Сердце пропускает удар. Ничего хорошего эта фраза для меня не сулит.