— Подожди!
— В чем дело, Наполеон? — тихо спросил Жозеф.
— Ты посадишь Жозефину справа от себя.
— Но это мамино место, — твердо сказал Жозеф, удивив нас своей неуступчивостью.
— Жозефина справа, мама слева, — настаивал Наполеон.
— Нет, — возразил Жозеф. — Мама сядет справа, тогда как Жозефина — слева.
Без дальнейших слов Наполеон выхватил Жозефину у Люсьена и повел ее в столовую. Мы двинулись вслед, не соблюдая никакого порядка. Между тем Наполеон уже занял место Жозефа и посадил Жозефину по правую от себя руку, затем посмотрел на нас довольно ласково. Мы сгрудились в нерешительности вокруг стола.
— Мадам де Ремюза! — сказал он приветливо.
— Да, мсье?
— Прошу вас, садитесь слева.
Она не испытывала какого-либо чувства неловкости; остальные, толкаясь, расселись как попало. Жозефина задорно засмеялась. Наполеон, настроение которого заметно поднялось, расхохотался ей вслед. Жозеф подал знак, и обед начался. Какое-то время все ели молча. Наконец Наполеон, поочередно рассматривая нас с озорным огоньком в глазах, спросил:
— Что с вами? Разве это поминки?
— У меня сложилось впечатление, — с иронией ответил Люсьен, — что нам непозволительно говорить, пока к нам не обратится глава нашей семьи.
— Благодарю тебя за признание моего положения, — пробормотал Наполеон.
— Ты сказал недавно, — откашлявшись, вмешался в разговор Жозеф, — пришло время сделать следующий шаг.
— Да, Жозеф, действительно настало.
— И какой же это следующий шаг? — поинтересовался Люсьен.
Вопреки правилам хорошего тона облокотившись на стол, Наполеон пояснил:
— Меня избрали первым консулом на десять лет. Теперь предстоит продлить мое пребывание в должности еще десять.
— Но первые десять лет еще не кончились, — резко заметил Люсьен. — Фактически ты занимаешь пост первого консула немногим более двух лет.
— Со мной говорил Шабо де Алье, — сообщил Наполеон, игнорируя реплику Люсьена. — Он, как и многие другие, считает, что настало время выразить свою благодарность спасителю — без преувеличения — Франции, оказав ему дополнительные почести.
— Шабо де Алье — один из твоих ставленников, — заметил Люсьен.
— Он намерен выступить в Трибунате и предложить, — продолжал Наполеон, вновь не обращая внимания на слова брата, — чтобы консервативный Сенат продлил срок моих полномочий еще на десять лет. Таким образом, мне предстоит быть первым консулом целых двадцать лет. Сенат, безусловно…
— Подчинится? — закончил с сарказмом Люсьен.
— Я хотел сказать «согласится», — рассмеялся Наполеон. — Но к чему препираться из-за различий в обозначениях… Вам хорошо в Тюильри, мадам Ремюза? — меняя тему разговора обратился он к фрейлине, сидевшей слева.
— Да, мсье.
— Вы не находите ваши обязанности слишком обременительными?
— Нет, мсье.
— Тем не менее вы очень заботитесь о моей жене!
— Мадам де Ремюза настоящий тиран, — простонала Жозефина в притворном отчаянии, — но я ее очень люблю.
— Настоящий тиран в вопросах соблюдения протокола, мне думается.
— Ты прав, — согласилась Жозефина.
Наполеон поднялся из-за стола, не дав всем окончить трапезу. Подобно овцам, мы тоже встали — все, за исключением Люсьена, который продолжал сидеть, — и последовали за Наполеоном и Жозефиной назад в гостиную. Здесь он оставил Жозефину, взял за руку и повел в библиотеку Жозефа. У меня возникло такое ощущение, будто я набедокурившая школьница, но Наполеон быстро меня успокоил и дал почувствовать довольно важной персоной.
— Что ты думаешь о моем новом предложении?
— О новом предложении Шабо де Алье? — усмехнулась я.
— Да, конечно, — в свою очередь улыбнулся Наполеон.
— Можно было ожидать.
— Но что ты думаешь об этом, Каролина?
— Оно не совсем продумано, — ответила я, тщательно подбирая слова.
— Не продумано? Что ты этим — черт возьми! — хочешь сказать?
— Мне кажется, следует спросить мнение народа, а не только сената.
— К чему это?
— Это сделает продление срока твоего пребывания в должности более приемлемым, более демократичным. Люди скажут: первый консул справедлив и беспристрастен, он не диктатор.
Наполеон улыбнулся одобрительно, однако, насколько мне известно, он всегда неохотно принимал советы, то есть никогда не признавался, что ими воспользовался. Плохие идеи он отвергал немедленно; хорошие же мысли обычно рассматривал как свои собственные.