Но однажды новые жильцы из соседнего дома, окна которого выходили к нам во двор, как раз на это дерево написали жалобу и потребовали срубить нашу дворовую реликвию. Васька поднял восстание против этого несправедливого решения. Все дворовые пацаны и вместе с ними я, «шибзик» как меня обидно прозвал брат, два раза не давали рубить дерево, пришедшему мужику с топором и пилой. Мы оккупировали дерево и сидели на ветках раскидистого абрикоса, как воробьиная стайка, и так же как, они чирикают, постоянно повторяли:
– Не дадим рубить наше дерево!
– Мне что, больше всех надо? – пьяненький мужик разводил руками и, взяв под мышки принесённую пилу, уходил восвояси.
В следующий раз абрикосу спасли наши родители, презентовав мужику в состоянии вечного похмелья поллитровку «Московской». Тот обрезал засыхающие ветки и под наш общий стон ликвидировал те, которые мешали прохождению света в подземелье соседей. Но в дальнейшем наше везение улетучилось. Взрослых пригрозили оштрафовать. Поэтому из наших союзников они превратились… В общем, превратились.
Но и после позорного предательства родителей Васька не сдался.
– Ничего, – сказал он, – у меня есть план, мы им отомстим!
Наша месть была коварной. У виновников нашего поражения постоянно нечаянно нами разбивались стёкла. Сначала кричала бедная, как теперь понимаю, новая владелица окна:
– Они сговорились!
А потом все наши родители по очереди. Но, почему-то первому всегда доставалось Ваське. Наверное, как старшему. Но скорее всего, потому, что всегда вину за разбитое стекло он брал на себя.
Мне до слёз было жалко брата. А как не жалеть. Тогда Васька для меня был целой планетой неизведанных приключений. Это побеги на Левый берег Дона. Вниз к реке до понтонного моста сбегать было легко. А вот, накупавшись, наевшись испечённых в костре мидий, жаренных на хворостинках маслят и стащенной из дома каждым участником побега картошки, запечённой в золе с присыпанной крупной солью, я совсем не мог шевелить ногами, возвращаясь по идущей вверх булыжной мостовой. Мой старший брат никогда не допускал, чтобы я захныкал от усталости. Не дожидаясь просьбы, он ловко сажал меня на свои плечи и так, «лошадкой» уже сонного, нёс меня до самого дома.
Я всегда считал, что мне повезло.
Эти годы, проведённые в нашем южном дворе, самое золотое время, бесконечно любимое и вспоминаемое мною. Самое главное в этом времени, от моих пяти до десяти лет, это было то, что тогда у меня был старший брат. Самый настоящий. Старший, на десять лет, главный во всём дворе.
Мы все ребята нашего двора, родились в роддоме через дорогу от нашей Линии, в том, который рядом с отделением милиции. Я помню, как наш участковый шутил: – Милиция с вашего рождения помнит о вас.
А вспомнить было что. А наша строгая с виду бабушка, наверное, в своём детстве хулиганила похлеще нас. Я это понял, когда однажды Васька придумал жестокую месть дворовой активистки Марии Петровне. Ей всегда до всего и до всех было дело. Она постоянно докладывала родителям и непосредственно нашей бабушке, кто, что и чем занимался в её отсутствие.
– Евдок–ия Николаев–на, – говорила она на распев, делая на последнем слоге имени и отчества ударение, – ваши внуки оборвали всю несозревшую Изабеллу и, сидя на заборе, плевались через макаронины в прохожих. Вы обязательно примите это к сведению.
– Приму, Мария Петровна. Спасибо, что сказали, обязательно приму. Выдеру их, как Сидоровых коз! – говорила она, пряча в фартук улыбку и намекая на мужа Марии Петровны, который носил редкое имя Сидор.
– А ещё они опять закрыли меня в моём сарае и отпустили только через два часа.
Это была одна из жестоких форм мести для вредной соседки. Общественный дворовой туалет – две ямы никто не посещал, приспособив его для слива. А все дела «по нужде» летом делались в собственных сарайчиках, приспособленных для хранения угля. Закрыть бедную женщину в жару в таком положении было очень жестоко.
– Ах вы, негодники, – с возмущением говорила бабушка, загоняя нас в свою комнатку.
Мы с Васькой садились на краюшек кровати, а бабушка, закрыв дверь и сняв с крючка ремень, била им по кровати и приговаривала: – Я вам покажу, как срывать Изабеллу, я вам покажу, как воровать макароны. Я вас отучу издеваться над Марией Петровной, – на этом высказывании она прикрывала улыбающееся лицо рукой и, хмыкнув, продолжала, – а! Так вам не больно! Даже слёз нет? – намекала она, показывая нам кулак за несообразительность. И мы, понимая и принимая её игру, громко кричали: