После этого случая с сидром и пирожными прошла зима. Весной, ещё один дворовой раритет, высоченная акация, пережившая бомбёжки в войну, расцвела. Она, мучала бабушку своим ароматом и проснувшейся астмой. А нас всех величайшим количеством мелкой мошки на её стеблях, Васе пришла повестка явиться на призывной пункт.
Я помню, как рыдала моя тётя. Армия у неё, фронтовички, всё ещё ассоциировалась с войной, на которой она и познакомилась со своим мужем боцманом, которому спасла жизнь и за что получила орден «Красной звезды». Вернувшись с фронта после второй контузии, она мучилась от эпилептических ударов, но всё равно не бросала привычку курить папиросы, которые заставляла крутить Ваську на специальной машинке. А тот, в свою очередь, увиливая от такой обязанности, научил их крутить меня. Я с удовольствием брался за эту работу, потому что Васька хорошо её оплачивал.
За то, что я накручивал десять папиросин, пополняя тётин запас курева, Васька давал мне целых пятнадцать копеек! Это богатство я тратил незамедлительно. Сначала на площади напротив памятника Карлу Марлу, как мы называли скульптуру во весь рост великого противника капитализма, постоянно грязную от великого множества голубиных стай, я покупал за три копейки большой квадрат сахарной ваты. Быстро управившись со сладостью, я запивал её стаканом газировки с сиропом тоже за три копейки и бежал за наисвежайшим ещё горячим бубликом, обсыпанным большим количеством мака, который не всегда удавалось съесть полностью от нашествия наглых голубей. Они, не стесняясь, садились мне на плечи и с лёту клевали мой бублик. Потом, перебежав улицу, опять покупал такой же клок ваты под угрозу продавщицы рассказать моей маме, которую она прекрасно знала, что у меня что-то где-то слипнется, а она, продавщица, будет в этом виновата. И наконец, выпив стакан «чистой» газировки, я возвращался к бабушке, которая полдня уговаривала меня съесть постного, холодного борща, который в жару «в самый раз».
И вот я смотрел на постоянно плачущую тётю, на что-то бурчащего боцмана, который никогда не курил и не позволял матерных слов не только себе, но и сыну. Вместо них он мог, пропустив стаканчик по своему размеру, а фактурой он был похож на артиста Бориса Андреева из фильма «Максимка» ударить кулаком по столу и пробормотать что-то похожее на «Бу-бу-бу-бу».
А я сидел в сторонке и наблюдал за братом. Как он «зажигал» в кругу своих друзей, которые собрались на его проводы. Мне тогда он казался самым сильным из всей компании, самым красивым. А Ваське уже было не до меня. У него появилась девушка Алёна, которая обещала дождаться его из Армии. В этот вечер он ещё пару раз по просьбе друзей станцевал Шейк, нагнувшись «мостиком» и под общее одобрение достал головой до земли. Потом, обняв Алёну, они медленно передвигались под музыку и, думая, что никто во дворе их не заметит, бегали в укромные уголки целоваться.
Тёткины слёзы оправдались почти перед демобилизацией брата. Я увидел, как она вышла во двор в сопровождении Алёны.
– Это, конечно, твоё дело, но ему об этом не пиши. Очень тебя прошу, скоро Вася вернётся сам, тогда и узнает, осталось всего два месяца до демобилизации, – просила о чём-то Алёну тётя.
– Нет, нет, я наоборот, написала ему, что всё хорошо, что всё в порядке, – отвечала Алёна.
А через неделю нам сообщили, что Вася, узнав о замужестве любимой, убежал из своей части, где служил. Помню и самого брата. Прибыв в город и удостоверившись в том, что полученная им информация верна, он пришёл «по секрету от всех» домой, где три дня ему удалось сохранить эту секретность и наесться впрок у опухшей от слёз тёти, и на четвёртый день, под пожелания и слёзы всех жителей двора сдаться военному правосудию.
И получил мой старший брат за побег три года дизбата.
К этому времени мои родители въехали в новую квартиру в районе на окраине города, и в свой родной двор приезжать я стал всё реже и реже. Но о жизни Васьки я знал. Слышал от родителей, от родственников о его неудачной, без любви женитьбе, о рождении сына, с которым ему после развода не давали видеться, а возможно, он и сам не настаивал на этом. О том, что закурил наш Вася анашу, чем грешили некоторые парни нашего южного города. Потом моя учёба, отъезд из родительского дома. Женитьба. Перестройка. Бизнес. Жизнь закрутила свою музыку.
Как-то мы с молодой женой приехали к моим родителям, и попали в гости к старшей сестре Васи, которая накрыла стол по южному обычаю во дворе своего частного дома. Разговаривая с роднёй, я не сразу заметил в глубине сада гамак, на котором полулежал какой-то мужичок.