– После спектакля поговорим.
– Совершенно верно, – поддержал его режиссер. – Никаких разговоров на отвлеченные темы. Все мысли только о трагедии Пушкина. Сейчас на дворе не две тысячи четвертый, а восемьсот тридцать седьмой год. И давайте поживее, скоро начало. Кстати, как настроение, мой дорогой Жорж?
– Как у Дантеса, – без тени улыбки отвечал Никита, сразу вспомнивший сегодняшнее открытие, которому он был обязан развратной филологине Монро. Скорее всего, в той книге была какая-то опечатка… Или их режиссер – полный тезка автора. А Донцов? Он может просто лгать, чтобы насолить Алексею Владимировичу, которого явно недолюбливает.
– А с вами, отец Петр, все в порядке? – И Воронцов повернулся к Донцову.
Тот едва заметно кивнул, отвернувшись и поправляя замызганную рясу.
– Постарайтесь настроиться на главную мысль – в тот момент, когда душа умирающего Пушкина находится, так сказать, в зоне неопределенности, долг изображаемого вами священника – молитвой способствовать возрождению этой души для вечной жизни. Вы должны молиться за него так, чтобы наш Пушкин, – и режиссер указал на притихшего Сергея, – действительно ощутил себя смертельно раненным.
Донцов снова кивнул, по-прежнему не поднимая глаз, а Воронцов окинул взглядом гримерку, посмотрел на часы и с ужасом воскликнул:
– О боже! Где же наша Catherine?
Актеры недоуменно переглянулись, и Марина спросила первой:
– Кто-нибудь знает ее телефон?
В ответ последовала тишина. Воронцов принялся рыться в своем портфеле, недовольно бурча себе что-то под нос. Впрочем, не прошло и пяти минут, как дверь открылась и на пороге появилась запыхавшаяся Евгения, держащая за руку миловидного малыша лет семи. Он радостно улыбался, мать сняла с него шапку, и по плечам рассыпались длинные русые кудри.
– Это кто же у нас такой красивый… – восхитилась Марина, но ее тут же прервал возмущенный окрик режиссера:
– Это еще что за киндерсюрприз? Я же предупреждал, что никаких посторонних людей на спектакле быть не должно!
– Это мой сын Жорик, – принялась виновато оправдываться Евгения, – так получилось, что именно сегодня мне его совершенно не с кем оставить. Да вы не волнуйтесь, Алексей Владимирович, он у меня тихий. Посидит тут в гримерке, книжку почитает… Он не помешает, обещаю вам!
Несмотря на ее уверения, данная ситуация явно напрягла режиссера. В какой-то миг присутствующим даже показалось, что от нахлынувших на него чувств Воронцов готов впасть в истерику. Пока он боролся с самим собой, пауза затянулась. Наконец, после того как он выглянул в зал и надел на голову цилиндр, ему удалось перебороть свою ярость.
– Наш спонсор уже прибыл, так что давайте начинать, – оживленно сообщил режиссер. – А ты, молодой человек, – самым внушительным тоном обратился он к мальчику, – сиди здесь, никуда не выходи и, пожалуйста, не шуми!
Жорик радостно кивнул и заулыбался еще шире. В ответ на эту чудесную детскую улыбку невольно улыбнулись и остальные, и только Никита застыл от ужаса, напоминая собой окаменевшую статую. Они встретились взглядами с Евгенией, и его буквально пронзило одно воспоминание…
Это случилось давно, на вечеринке, посвященной окончанию школы. Празднование происходило на квартире их старосты, чьи родители предупредительно уехали на дачу в Ораниенбаум. Среди приглашенных одноклассниц и одноклассников Никиты еще была старшая сестра старосты, не слишком красивая, зато и не отличавшаяся строгим нравом девушка, которую звали… Боже, ведь это и была Евгения!
Никита вспомнил, как долго он, уже прилично захмелевший, танцевал с Женей на глазах у остальных, а потом, воспользовавшись тем, что большинство одноклассников или перепились, или стали собираться домой, незаметно увлек ее в ванную и запер за собой дверь.
– Зачем ты это делаешь? – лукаво спросила Евгения.
– Сейчас поймешь, – пробормотал Никита, поворачивая девушку лицом к себе и жадно впиваясь в ее ярко накрашенные, улыбающиеся губы.
Сначала Евгения отвечала на его поцелуи и прижималась к нему с такой откровенной страстью, что он терял голову, но затем, когда его руки оказались под ее джемпером, начала отстраняться.
– Ты что? – шепотом спросила она.
– А что? – так же шепотом отвечал он и даже зачем- то включил воду.
– Ты же не собираешься прямо здесь?
– А почему бы и нет?
– С ума сошел?
– Да хоть бы и так!
С этими словами он решительно задрал на ней джемпер и на удивление быстро расстегнул простенький белый бюстгальтер. Груди у Евгении были маленькие, мягкие и нежные, с красивыми, идеально круглой формы светло-розовыми сосками.