И момент становится совершенно волшебный, хотя вся магия закончилась. Я поворачиваюсь к Ниветте, и мы подаемся друг к другу одновременно, поцелуй выходит мягким и холодным. Ниветта отворачивается от меня, она накручивает на палец волосы Морганы. А меня целует Кэй, и я чувствую, что краснею. У него горячий язык, и он ни на секунду не перестает им шевелить, это скорее смешно, чем приятно, и даже как-то очаровательно. Я понимаю, что если я и влюблена в него, то только чуть-чуть. И еще я понимаю, что люблю его. Может быть, это иллюзия семидесятых так на меня повлияла. Нужно было держаться шестидесятых, тогда было бы больше бунта и меньше любви.
А потом Кэй подается к Ниветте через меня, надавив локтем мне на живот, так что все выпитое из меня едва не выплескивается, и я понимаю, что не люблю его. Моргана высвобождает меня и целует, медленно и с языком. Я чувствую теплый, сливочно-розовый запах от нее. А потом слышу крик Ланселота:
- Вы что охренели, детишки? Ночные, блин, ковбои. Завтра встаете в пять утра, и делайте с этим что хотите! По комнатам!
Для большей убедительности, он раскидывает нас по разным углам комнаты. Я больно ударяюсь об угол камина, слышу, как вскрикивает Моргана.
- Так-то, - говорит Ланселот. Он стоит на лестнице и очень негодует. Впрочем, его можно понять. Он всегда встает в пять утра, и очень ищет себе компанию. Лично я всегда беру с собой на ночь стакан воды, чтобы не совершать вояжи на кухню. Ланселот может просто взять и усадить человека перед собой, а потом начать говорить с ним о жизни. Особенно достается Кэю. И вот теперь Ланселоту предоставился шанс получить полный пакет общения ровно в пять утра. Представляю, в каком он восторге.
Он разворачивается, уходит и хлопает дверью своей комнаты как можно громче. Я подползаю к своим часам, вижу, что уже безнадежно за полночь, и если я хочу хоть немного поспать, стоит предпринять попытку прямо сейчас. Я захлопываю крышку, и звездное небо исчезает.
Моргана говорит:
- Ну, ребятки, утро вечера мудренее. Кто как, а я наложу на себя заклинание сна и посплю часок.
- Это очень опасно, - говорю я.
- Конечно. Зато если я усну навсегда, мне не придется вставать в пять утра, чтобы бегать по территории и общаться с Ланселотом.
- Мудро, - говорит Кэй, зевая. - Ну что, встречаемся в четыре утра?
Мы расходимся. Комната Морганы последняя, но когда я берусь за ручку двери, она неожиданно проскальзывает в мою.
- Ты хотела немного поспать, - говорю я, зная, что мне это уже не удастся. Сон для меня ритуал, но даже если бы я упала прямо на пол и тут же уснула, мне оставалось спать два часа. Нет смысла и пытаться.
- Забей, - говорит Моргана. - Скажи мне, где ты была?
- У пруда. Сидела и думала о своей жизни.
- Серьезно? - спрашивает Моргана. У нее есть характерное движение, когда она вскидывает одну бровь, и ее лицо приобретает одновременно похабное и скептичное выражение. Что-то вроде "ты идиотка, но может займемся сексом?". Я сажусь на кровать. По всей моей комнате развешаны схемы часовых механизмов. Настенные часы, наручные часы, кварцевые часы, механические часы. Еще у меня обои с бабочками. И плакат с Франклином Рузвельтом, потому что из всех деятелей новейшей истории я уважаю его больше всего. В детстве я хотела выйти за него замуж. Мои занавески покрыты незабудками, и я сделала так, чтобы эти крохотные цветочки светились в темноте. В чистом виде я темноту не люблю. Мне кажется, что в ней я схожу с ума.
Моргана садится на мою кровать, вырывая из пружин тонкий скрип.
Я говорю:
- Мордред ко мне приставал.
- Как? - спрашивает Моргана, облизнув губы.
- Положил руку мне на грудь.
- О, какая трагедия. Самое то, чтобы подумать о жизни.
- Ты не понимаешь? Он наш директор.
- Да, а еще он взрослый мужик, который заперт в окружении взрослых женщин, которых ему, не по своей, кстати, воле, пришлось растить. Был бы он геем, скинул бы нас в пустоту.
- Что ты лепишь? - спрашиваю я, не надеясь на ответ. А потом запускаю руку в карман и отдаю Моргане карту.