- Мы услышали крик, - говорит Моргана. - И побежали к пруду. Может, Галахад опять...
- Заткнись, - говорит Ланселот. - Ни слова больше. Я отнесу Гвиневру к нему, и вам не помешает там побыть. А потом я хочу знать, какого хрена она там делала, и почему только вы это слышали.
Мы подходим к школе. Нам с Морганой, продрогшим, полуголым, приходится семенить за Ланселотом, удерживающим Гвиневру. Я думаю, а вдруг она умерла? Голова ее безвольно повисла, в коже ни кровинки. Вдруг Гвиневра умерла от потери крови. Я громко всхлипываю, и Ланселот рявкает:
- И ты заткнись! Она жива!
Я замечаю, что Ланселот несет ее очень осторожно.
Вокруг школы бегают Ниветта, Кэй и Гарет. У первых двоих унылые, печальные лица людей, которые ни минуты за ночь не проспали. Гарет же выглядит почти бодрым. Увидев нас, все трое останавливаются, но Ланселот рявкает:
- Продолжать!
- Вы слышали крики? - спрашивает Моргана. Ниветта кивает, Кэй кричит:
- Слышали, но нас поймал Ланселот, и сказал, что мы ему врем, чтоб не бегать, и что он ни хрена подобного не слышит, и что мы вас прикрываем!
- Заткнись и беги! - говорит Ланселот.
По крайней мере, возможно, ему очень стыдно. Значит, взрослые не слышали, как кричала Гвиневра. Но почему?
Мы с Морганой снова молча устремляемся за Ланселотом. Таким злым мы его не видели уже очень и очень давно. При учете того, что обычно он просто очень-очень раздражен, сейчас Ланселот кажется бледным от ярости.
Я очень рада, что мы идем к Галахаду, оставаться с Ланселотом наедине мне совершенно не хочется. И, я уверена, никому бы в такой ситуации не хотелось.
Я ловлю себя на том, что немного завидую ребятам, которые остались нарезать круги вокруг школы, совершенно одни, в самой красивой точке рассвета, лишенные такого сомнительного удовольствия, как компания Ланселота.
Минут через пять, Галахад, растрепанный и сонный, а оттого еще более жуткий на вид, чем всегда, сидит над постелью Гвиневры в больничном крыле. Он не использует никаких инструментов, кроме шепота и движений. Я вижу, как сначала длинные и глубокие царапины Гвиневры стягиваются, будто невидимыми нитями, и выглядит это отвратительно. Галахад совершает какую-то тонкую, невидимую работу, он очень сосредоточен. Когда он закусывает губу, она не становится красной от прилившей крови.
Галахад продолжает колдовать над стянутыми невидимыми нитями ранами, и прямо на наших глазах плоть срастается, и вот вместо свежих ран, я вижу шрамы, сначала нежно-розовые, выделяющиеся на смуглой коже Гвиневры, а потом почти незаметные. Если присмотреться, все еще можно увидеть чуть вспухшие линии, по которым проходил разрез, и все же Гвиневра выглядит почти как раньше. Галахад щелкает пальцами, и она открывает глаза. Гвиневра порывается встать, движение инстинктивное, совершенное еще до того, как мозг осознал, где находится и что происходит.
Галахад удерживает ее.
- Я бы не советовал тебе совершать резких движений. Я вложил в тебя достаточно много магии. И мне придется смотреть за тобой весь день. Даже отменить уроки и порадовать тем самым Кэя.
Глаза Гвиневры постепенно приобретают разумное выражение, она откидывается на подушку, ощупывает себе лицо, потом говорит:
- Спасибо.
Благодарность адресована всем и никому в отдельности.
- А теперь, юная леди, пришло время для обязательного вопроса. Что вы делали в компании ласточек в пруду?
Неожиданно Гвиневра шипит, в совершенно не свойственной ей манере:
- Может мне стоит спросить, что ваши ласточки делали...
Галахад поднимает руку, улыбается, блеснув зубами:
- О, давай-ка пропустим ту часть, где ты говоришь, что мои монстры не в первый раз выбираются из подвала, и это я во всем виноват, меня стоит лишить права преподавания и подвергнуть остракизму. Ласточки, которых вы передали мне, спят смертным сном в подвале, в клетках. И, когда я проснулся от криков Ланселота, они - не проснулись, что предсказуемо, и в какой-то мере даже скучно. Можно предположить разве что, будто бы эти мертвые ласточки настолько умны, что способны сотворить себе алиби и настолько изворотливы, чтобы пережить сожжение. Сомнительно, правда?
Гвиневра открывает и закрывает рот, потом хмурится и, наконец, выдает:
- Понятно. Хорошо. Значит, вы вне подозрений.