Я сажусь на кровать и некоторое время сижу молча, пытаясь справиться с дрожью. В голове крутится мысль, что еда, которую я принесла может навредить Гвиневре, будто я отравила ее, но не помню этого. Это ощущение совершенно нелогично, и ему нельзя противопоставить доводы разума. Когда мне начинает казаться, что я это помню, и страхи подменяют собой реальность, я резко говорю Гвиневре, чтобы отвлечься больше, чем из желания поболтать:
- Я знаю, что ты не спишь.
- Я знаю, что используешь разговор со мной, как предлог, для того, чтобы не думать о том, что еда, которую ты принесла мне - отравлена.
- Прекрати читать мои мысли.
- Тогда прекрати лезть в мою жизнь.
Мы обе молчим. Гвиневра продолжает лежать с закрытыми глазами. Я чувствую сонное отупение, тревога уходит, будто озвучив ее, Гвиневра проложила для нее границу.
- Не за что, - говорит Гвиневра.
- Мы пытались тебе помочь.
- И справились с этим самым невероятным образом.
Мы снова замолкаем. А потом, совершенно неожиданно, Гвиневра говорит:
- Я хотела выбраться отсюда. Я хотела попробовать ритуал. Сама его придумала.
- Но ведь ты знаешь, что это невозможно.
- Взрослые говорят, что это невозможно. Я думаю, они этого просто не хотят. По какой-то причине. Причина меня не волнует. Я просто хочу выбраться отсюда и увидеть мир.
- Мы все хотим.
- Видимо, недостаточно сильно.
Гвиневра, наконец, открывает глаза. Взгляд у нее оказывается жесткий, почти злой.
- Все должно было сработать.
- Ты хотела уйти без нас.
- Нет. Поэтому я наложила заклятье тишины только на взрослых. Я бы вас позвала.
- Ты не доверяешь взрослым?
Гвиневра молчит, потом чуть заметно поводит плечами и, наконец, говорит:
- Это неважно.
- А причем здесь ласточки?
- Ласточки лежали там, когда я пришла. Мне было все равно, это же просто мертвые птицы. Я начала ритуал, и когда мне показалось, что он заработал, они взвились вверх.
- Ты...
- Я больше не буду тебе ничего рассказывать.
Гвиневра берет с подноса свою тарелку и приборы, начинает терзать ножом и вилкой бекон. Отправив в рот первый кусок и старательно прожевав, Гвиневра говорит.
- Тебе плохо. Ты пыталась меня спасти. Я хочу отдать тебе долг, чтобы ты не считала себя такой распрекрасной героиней.
- Моргана сделала больше полезного.
- Конечно, ведь ты занималась только плагиатом. И все же у тебя было доброе намерение. Ты не можешь заснуть. Я могу тебя заставить. У меня отлично получаются заклинания сна.
- Напомнить тебе, что случилось, когда ты колдовала в прошлый раз? И что случится, если я пропущу урок Ланселота?
А потом, прежде, чем я успеваю подумать еще что-нибудь, а тем более сказать, Гвиневра произносит формулу сна, и все становится черным и ровным, как будто мгновенно наступила густая ночь.
Первое, что я ощущаю по пробуждению - холод. Пробирающий до костей, мертвенный и жуткий. Так может холодить только камень. Открыв глаза, я не вижу ни белоснежной стены, ни тяжелой двери, ни стеклянного шкафа, где хранятся бинты и лекарства.
Я будто бы оказываюсь в средневековой поэме вроде «Песни о Роланде» или «Песни о Нибелунгах». Словом, вроде какой-нибудь песни, но, совершенно однозначно, не Песни Песней. Зал передо мной такой огромный, что конец его скрывается в темноте. На каменных стенах висят гобелены, на которых прекрасные дамы с единорогами чередуются с рыцарскими турнирами. А сады земные с садами небесными, где хищные звери бродят вместе с невинными. Люди на гобеленах - смешные и нелепые уродцы. В средневековье не было понятия о том, что искусство должно быть реалистичным. Глупо думать, что жители Европы лишь пару веков назад стали способны к рисованию. Просто прежде критерии визуальной культуры были совсем другими.
Здесь ужасно холодно, я поеживаюсь. Мое форменное платье явно не приспособлено для таких экскурсий. То, что происходит - сон, я в этом уверена, однако ощущения совершенно не приглушены, наоборот, они кажутся ярче. Некоторое время я рассматриваю тяжелые каменные своды, свечи, вселяющие тени в углы и трещины.
Я рассуждаю: если это сон, то какая разница, что случится, но если нет, то, наверное, я здесь, чтобы что-то узнать.
Замок абсолютно ощутим, цвета, звуки моих шагов и холод, все реально, и в то же время зал производит впечатление чьего-то представления о Средневековье. Никаких гербов, вообще никаких свидетельств о владельце здесь нет, а гобелены, улавливая общие тенденции, на самом деле не соответствуют иконографии ни одного конкретного периода.