И все же мне не хочется знать, кто стоит внизу. Я некоторое время изучаю подоконник, прихожу к выводу, что его нужно помыть и только потом смотрю на того, кто ждет меня за окном.
Он стоит в лунном свете, босыми ногами на ровно подстриженном газоне. На нем больничные штаны и рубашка. И я узнаю его, мальчишку из моего сна. Номер Девятнадцать. Я резко щипаю себя за запястье, и боль оказывается совершенно реальна. Я не сплю. Номер Девятнадцать, бледный, тощий мальчик, смотрит на меня. Он довольно далеко, и я не могу разглядеть его лицо.
- Впусти меня, - говорит он. - Я устал. Мне страшно. Тут очень темно.
Реплики у него отрывистые, будто он просто озвучивает свои мысли, а не пытается ко мне обратиться.
Я мотаю головой.
- Я не могу, малыш, - говорю я. - Прости меня. Мы создали тебя. Ты не живой.
- Я не живой, - соглашается он.
- Ты не настоящий.
- Не настоящий.
Он делает шаг, неуверенный шаг ребенка, который никогда в жизни не бегал.
- Пожалуйста, - шепчу я. - Номер Девятнадцать, пойми, я не могу впустить тебя. Прости меня, малыш, прости.
Он делает еще шаг, и я вижу, что из-под воротника его рубашки струится кровь. Он весь дрожит. Ему холодно. Я прижимаю руку ко рту. Номер Девятнадцать стоит передо мной. Глазастый и худой, он почти не похож на человека, маленький призрак без единой живой черты.
- Что за женщина? - неожиданно для себя спрашиваю я. - Слепая женщина, за которую вы плакали. Слепая рыжая женщина.
- Я вырвал ей глаза, - говорит он. Номер Девятнадцать вытирает чистую руку о грязную рубашку, как будто хочет стереть кровь, но наоборот ей пачкается.
- Это было легко, - добавляет он.
- Это была злая женщина?
- Я не знаю не злых взрослых.
- Я знаю, - отвечаю я. Номер Девятнадцать смотрит на меня своими бездонными глазами, в которых тонет лунный свет. Я сглатываю.
- Нет, - говорит он. - Ты думаешь, что знаешь. Выходи поиграть.
Я вижу, как кровь, вытекающая из Номера Девятнадцать окрашивает в темное траву. Я снова прижимаю руку ко рту, закусываю ногти. Галахад покрывал нам, на пару с Ниветтой, ногти горьким лаком, чтобы отучить от этой привычки. И я отучилась, а Ниветта нет. Но сейчас я вгрызаюсь в свои ногти с такой силой, что один из них трескается.
Меня трясет от страха, и в то же время мне жалко этого мальчишку, которого вызвали к жизни наши недетские игры. Я говорю:
- Только ненадолго, хорошо?
- У меня нет столько времени, сколько долго.
Я выхватываю из шкафа свою куртку, потом открываю окно и вылезаю вниз, забыв обуться. Трава под ногами мокрая и холодная от росы. Когда я подхожу ближе к Номеру Девятнадцать, она становится липкой от крови. Я закусываю губу, стараясь не смотреть вниз. Номер Девятнадцать, такой маленький и щуплый, стоит неподвижно, похожий на мираж. Он смотрит на меня своими бездонными, безразличными глазами. Его губы сжаты в болезненную струну, на шее кровоточат раны от уколов.
Я встаю на колени, чтобы было удобнее и накидываю на него куртку, закутываю его. Он не сопротивляется. Смотрит на меня сверху вниз, изучающим, холодным взглядом, каким эти чудовищные люди смотрели на него. Он и сам весь холодный, и я прижимаю его к себе, мне хочется его согреть.
Но это невозможно. Никто не смог бы согреть его.
- Ты не хочешь, чтобы я входил в твой дом, - говорит он. - Потому что я несу смерть.
Я прижимаю его к себе и глажу по голове.
- Да малыш, - говорю я, и ненавижу себя за это. - Прости меня.
- Но ты дала мне куртку.
- Да.
Он смотрит на меня, потом хватает за руку и говорит:
- Пойдем со мной.
- Куда мы пойдем? Ты хочешь играть?
- Я не знаю, как играют. Я сказал это, чтобы ты вышла. Мы будем смотреть. Я знаю, как смотрят.
Рука у него холодная, цепкие пальцы впиваются в меня почти до боли. Я иду за ним по мокрой от росы траве, и он ведет меня через сад, мы обходим спящие головки цветов, пока он не останавливается возле одной из хризантем. Он срывает цветок, без стебля, и протягивает мне, сжав, смяв испачканные его кровью лепестки.