- За куртку, - говорит он. - Не бывает ничего бесплатного. Я знаю, что ты любишь незабудки.
- Но хризантемы тоже очень красивые, - говорю я вежливо. Он вкладывает цветок в мою ладонь.
Мы идем к пруду и встаем у его кромки. Номер Девятнадцать заглядывает в зеркало темной воды. Он тянет меня за руку, побуждая сесть.
- Что ты хочешь смотреть? - спрашиваю я.
Номер Девятнадцать молчит. Он водит пальцем по воде, потом отдергивает руку, словно ему странно, что она - мокрая.
- Прекрати спрашивать, - говорит он, потом зажимает уши руками, мотает головой.
- Прости.
Номер Девятнадцать еще некоторое время молчит, а потом указывает пальцем вдаль, там где плакучие ивы образуют арку, в которой заканчивается наш мир.
Некоторое время я вижу только темноту. А потом в этой далекой темноте начинают появляться огни. Сначала они кажутся мне светлячками в бесконечной ночи, а потом я вижу, что это где-то далеко-далеко люди несут свечи. Я прислушиваюсь, и слышу песню, но не могу разобрать, о чем они поют.
Только силуэты, крохотные огоньки свечей и далекое пение. Кажется, будто эти люди шагают по воде, потому что я не знаю, где заканчивается пруд.
- Как красиво, - шепчу я. - Никогда прежде я не видела...
Часть мира.
Я нащупываю камушек и бросаю его как можно дальше. Еще в полете он истаивает, не достигнув воды. Огоньки продолжают виться в ночной тьме.
- Это красиво? - спрашивает Номер Девятнадцать. Я говорю:
- Да. Очень.
- Я смотрел в окно. Часто. Я видел другое здание. Там тоже были окна. А внизу стояли большие белые машины. Их называют фургоны. Я хотел, чтобы когда я буду смотреть в окно потом, я видел сад.
- Ты имеешь в виду рай? - спрашиваю я. Он прижимается ко мне, как звереныш, ища тепла, которое я не могу ему дать.
Обняв его, я говорю:
- Так я представляла рай. Когда о нем читала. Эдемский сад.
- Я не верю в Бога и рай. Если бы Бог существовал, он сам убил бы всех злых людей. Но это сделал я. А если бы не я, то никто.
- Ты защищал себя, Номер Девятнадцать.
- Я хотел жить. Номер Четыре умер. А Номер Двенадцать сдался. А я хотел жить.
- Сколько вас там было?
- Не знаю. Этого никто знать не может. Все же мертвы.
Он дрожит в моих объятиях, и я чувствую, что его маленькое сердечко бьется, упрямо и быстро.
- А ты - мертв? - спрашиваю я.
- Да. И нет. Можно по-разному сказать.
Мне хочется чтобы он заплакал, потому что я не представляю, как такое маленькое существо может нести в себе столько боли. Как такое маленькое существо может нести в себе только боль.
Она начинает дрожать сильнее, но слез у него нет.
- Тише, тише, малыш. Все давно закончилось, - шепчу я. - Посмотри вверх.
И он послушно смотрит, не как любопытный ребенок, а как пациент в больнице, которому готовятся закапать атропин в глаза.
- Видишь там две яркие звезды?
- Вижу.
- Знаешь, как они называются? Это Кастор и Поллукс. Как близнецы из греческого мифа. А там - Бетельгейзе, а здесь - Процион. Такие яркие звезды.
- Я называю их просто звезды. Зачем им имена?
- Они очень красивые, поэтому люди давали им имена.
- У меня нет имени.
Я замолкаю, он сильнее обнимает меня в ответ.
- Мне жаль, малыш, - говорю я. Он не двигается.
- Ты знаешь созвездия?
Номер Девятнадцать мотает головой. Я говорю, прочерчивая пальцем дорогу от звезды к звезде:
- Это Лев.
- Это не похоже на льва. Это просто две линии.
- Я с тобой абсолютно согласна. А от это Большая Медведица.
- Глупости. Звезды, это точки, двигающиеся по небу, которые можно соединить произвольно. Почему так?
- Раньше люди смотрели на звезды и представляли картинки. Так повелось.
Он молчит некоторое время, и я чувствую, что начинаю замерзать. Процессия издалека исчезает. Я не вижу больше ни одного огонька, и мне обидно почти до слез.
- У тебя нежные руки, - говорит Номер Девятнадцать.