Над камином, там где бабочки сплетаются с цветами на наших белых обоях, выведенная детским, кривым, дурацким почерком, подведенная цветными карандашами чьей-то старательной рукой, красуется надпись: испугались темноты?
Точка под знаком вопроса большая и разрисована всеми цветами радуги, которые переходят в друг друга в ее зыбких, неровных границах. Кто-то явно старался нас удивить, использовав понятия ребенка о красивом. Так я нарисовала бы открытку маме лет в одиннадцать, если бы только мама у меня когда-нибудь была.
- Ланселот, Галахад, мы должны начать готовиться к ритуалу, - говорит Мордред так, будто на его глазах кто-то только что испортил обои, прихлопнув на них комара.
Удары ласточек о стекло не прекращаются.
Глава 4
Пока взрослые готовятся к ритуалу, вытаскивают кристаллы с чердака, чертят схемы и ругаются, Моргана задумчиво смотрит на меня, Ниветту, Кэя и, наконец, берет за руку меня.
- Быстрее!
- Эй! - говорит Кэй. - Куда вы?
- Расскажу потом, милый, - шепчет Моргана. - Если мы все уйдем, это будет подозрительнее. Мне нужен кто-то один. Быстро, Вивиана!
Я не чувствую особенных порывов вдохновения в сторону бунтарства Морганы, особенно если учитывать, что ласточки до сих пор пор бьются в окно, и я даже не знаю, расцвело ли, и голова у меня тяжелая, и больше всего на свете я хочу, наконец, поспать. Однако Моргана, если уж вбила себе в голову что-нибудь, никогда не отступит. Она тащит меня наверх, пока Ланселот расставляет кристаллы, а Галахад чертит на полу печати. Мордред сидит в кресле, закрыв глаза, выражение лица у него очень сосредоточенное, и я рада, что он не видит, как мы уходим.
Мы идем в комнату Морганы. Здесь нежные, глазировано-розовые обои на которых цветут белые лилии, розовое постельное белье, косметика и книжки, разбросанные по комнате. Все тут удивительно детское, по крайней мере выглядит таковым, но я знаю, что у Морганы полно тайников с ножами и иглами, нужными для служений Номеру Девятнадцать, так что в этой девичьей глазури скрываются все наши самые страшные тайны. Я вижу на кровати, рядом с подушкой, "Дельту Венеры" Анаис Нин. На обложке женщина, чьего лица совершенно не видно, подтягивает чулок. Я знаю, что "Дельта Венеры" это поэтическое название женской лобковой области и знаю, что Анаис Нин пишет порнографические романы, которые, тем не менее так красивы, что восходят к искусству. Мои щеки заливает краска, Моргана хмыкает:
- Дам почитать, если выживем.
Я смотрю в окно. За занавесками с парящими птичками, стекло измазанное птичьей кровью едва пропускает солнце, и ласточки продолжают ударяться о него. Комната Морганы сейчас выглядит сюрреалистично - девичий интерьер, порнографический роман у изголовья кровати и окна, измазанные кровью.
Моргана лезет под кровать, долго копается там, среди шкатулок и тайников. Я слышу ее приглушенный голос и вижу открытую, белую кожу ее бедра, оттого что юбка смялась. Я не знаю, будет этичнее поправить ее или дождаться, пока Моргана встанет, поэтому просто смотрю.
- Как мы могли не догадаться про ласточек, мышонок? - спрашивает Моргана. - Это ведь с самого начала было очевидно!
- Очевидно? - переспрашиваю я, облизнув губы.
- Конечно! Ласточки!
Моргана вытягивает из-под кровати шкатулку, белую, блестящую, с нарисованными на ней танцующими балеринами и маленьким, позолоченным замочком. Ключик Моргана долго ищет в связке, которую хранит в кармане. Перевязанные атласной ленточкой ключи от ее шкатулок кажутся мне совершенно одинаковыми, но Моргана всегда безошибочно определяет, какому замку они принадлежат.
- Три тысячи девятьсот девяностый, - говорит Моргана напевно. - Мои птицы, которые свили гнездо под крышей и иногда сидели у моего окна и даже просовывали головки до красных горлышек сквозь решетку, мертвы. Сегодня человек в белом халате, которого я не видел прежде, принес их мне. Они были в контейнерах, где на пластиковом дне растеклись их внутренности. Им провели вскрытие. Но когда вскрывают людей, их органы обычно вынимают, взвешивают. Мне стало жалко моих птиц. Они смотрели на меня, когда мне было больно или страшно. Я доверял им. Мужчина спросил меня о том, что я чувствую. Он открыл контейнер и больше не задавал вопросов. Я протянул руку и засунул пальцы в разрез на брюхе одной из птиц. Там было липко, и я понял, что она больше не запоет. Я не ответил на вопрос мужчины в белом халате. Кровь была холодная и липкая, я вытер ее о рубашку и обернулся к окну. Нельзя было показывать им, что я уязвим. Я спросил, что это были за птицы. И он ответил: ласточки. Когда он понял, что я не отвечу ему языком, то подсоединил ко мне проводки. Было не больно, он снимал показатели электрической активности мозга. Мне стало обидно, потому, что я не могу ничего скрыть. Мужчина мог подумать, что мне грустно из-за ласточек. Сегодня я слышал песню: Колыбельная в птичьей стране.