- Так значит, верный вопрос, на самом деле один? - вежливо спрашиваю я.
Мистер Кролик смеется, а потом кивает.
- Знаешь, что я сказал Номеру Девятнадцать, мышонок?
Он подается ко мне через стол, шепчет на ухо, касаясь губами моей кожи:
- У тебя нет никаких шансов. Используй это.
Он снова садится на стул, подтягивает к себе торт и начинает резать его здоровым, блестящим, острым мясницким ножом, совершенно не подходящим атмосфере чаепития. Сливки и шоколад поддаются легко, и я думаю, что с такой же легкостью он...
- Выпущу тебе кишки, - говорит Господин Кролик, не поднимая глаз. - Нет смысла говорить. Ты можешь просто думать.
Он облизывается, но первый кусок торта достается мне. Я подцепляю серебряной ложечкой с витой, длинной ручкой, взбитые сливки, пробую на язык.
- Расскажите мне всю историю.
Господин Кролик подбрасывает в руке нож. Абсолютное, невероятное безумие делает его лицо почти недостижимо красивым.
- На основе стандартной космологической модели выделяется формула, использующая то, что именуется в астрологии постоянной Хаббла.
Господин Кролик ножом, взрезая скатерть и царапая древесину стола, выводит формулу, состоящую фактически из одних букв.
- Но нашу историю мы начнем с эпохи планковского времени...
- Вы знаете, что за историю я имею в виду. Расскажите мне историю Номера Девятнадцать. Мордреда.
- Ты ведь ее видела.
- Но только версию Номера Девятнадцать. Не вашу.
Господин Кролик отбрасывает нож, шепчет куда-то в сторону:
- Хороший вопрос.
И сам подтверждает:
- Неплохой.
- Ее можно любить.
- Эту можно любить.
И прежде, чем я успеваю напомнить ему, что задала вопрос, мы оказываемся в помещении, напоминающем кинозал начала века. Ряды кресел с обитыми фиолетовым бархатом спинками, оканчивающимися деревянными изголовьями, шахматный пол из блестящего мрамора, тяжелые, такие же фиолетовые, как бархат кресел, шторы, открывающие пасмурный день за окном и сплетенные друг с другом в экстазе обнаженные ветки деревьев. У потолка висит длинная, ярус за ярусом спускающаяся вниз люстра с узкими плафонами.
Господин Кролик сидит рядом со мной, в руках у него трость, набалдашник которой изображает заячью голову. На сиденье рядом с ним я вижу игрушку, ту самую, что была в комнате. Ее стеклянные глаза смотрят вперед, и я тоже поворачиваю голову. Перед нами огромный экран, и проектор откуда-то сверху кидает луч света на белое, пустое пространство.
- Вы ведь понимаете, что кино несколько не вписывается в эстетику Алисы в Стране Чудес?
- Почему это? Алиса все это время видит сон. Мы все смотрим кино у себя в голове.
Он вскидывает палец вверх в пародийно морализаторском жесте, и шторы спадают вниз, закрывая слабый свет, исходящий из пасмурного дня снаружи. Мы оказываемся в полной, ничем не проницаемой, кроме острого луча прожектора, темноте. Господин Кролик залезает под мое платье и кладет руку мне на бедро. У него теплые пальцы с аккуратными ногтями, как будто эта рука принадлежит человеку. Это ужасно странно, почти комично и в то же время страшно.
На экране появляется картинка, будто из старого фильма, тусклая, как старая, ушедшая в сепию фотография. Номер Девятнадцать лежит на кушетке. Ему не больше семи, на его лице кислородная маска, но глаза его открыты.
- Просто небольшое обследование, Девятнадцать, - говорит врач над ним. Его лица не видно, камера его будто не фиксирует. - Следуй за белым кроликом, Девятнадцать. Засыпай.
Рука, затянутая в латексную перчатку показывает игрушку, ту самую, которая сидит теперь рядом. Номер Девятнадцать смотрит на нее неотрывно. Глаза его лишены всякого испуга. То, что происходит для него привычно.
- Мальчишка уже ни на что не был годен, когда я появился у него. Это было последнее из обследований прежде, чем пустить его в расход. Они не только мучили детей, чтобы те достигли освобождения разума через страдания. Они сводили их с ума. Здравомыслие, моя мышка, это то, что мешает тебе сдвигать вместе континенты. Это все, что тебе мешает.