— Ты брось, Ларионов. Не клеится оно к тебе. И не обвыкай.
Что же касается Зиночкиных вопросов, то они уже не приводили меня в такое смущение, как в первое время.
— Все бы тебе знать, — сказал я тоном завзятого ловеласа. — Ты лучше скажи, сколько у тебя кавалеров было?
— А где их нет, ухажеров? — уклончиво ответила она и перевела разговор на другое.
В один из таких вечеров, которых я ожидал теперь с нетерпением, зная, что Зиночка обязательно придет, как бы ни намоталась за день, где-то за железнодорожным полотном вдруг лопнул оглушительный взрыв. За ним — второй, третий…
— Бомбят! — завопил кто-то. — Гаси свет, елки зеленые! Сестра, где ты там зад просиживаешь?!.
Дальше последовало непечатное.
Зиночка метнулась к коптилке, стоявшей на подоконнике в конце коридора, задула ее и громко сказала дрожащим от обиды голосом:
— Это ты, Федосов? На фронте, говорят, настоящим мужиком был, а тут — хуже бабы, сразу в штаны со страху надул! Чтоб я твоих художеств больше не слыхала, понял?
— Понял, — пристыженно отозвался Федосов.
— Так его, подлеца, — сказали из темноты. — Язык-то у него не контуженный! Ну, и держи на поводке.
— Бомбят станцию, — уже спокойно продолжала Зиночка. — Не в первый раз. До нас не достанет.
Не могу утверждать, чтоб за три недели моей фронтовой одиссеи я так привык к бомбежкам, что на меня вовсе не действовали сотрясающие землю разрывы или ноющий прерывистый гул моторов, по которому бывалые солдаты безошибочно угадывали приближение немецких самолетов; тем более, что я лежал в гипсе, беспомощный, распластанный, как лягушка на резекционном столе. Но Зиночкин властный тон, ее спокойствие передались и мне, и, по-моему, всем остальным, потому что наступившая было тишина в коридоре снова наполнилась смехом и разговорами раненых.
Немцы сбрасывали над станцией осветительные ракеты, и их мертвый, рассеянный свет, достигая наших окон, на мгновение выхватывал из черноты смутные очертания лиц и предметов, а потом все опять погружалось в густую мглу.
— Ну, как ты тут, Жень? — спросила Зиночка, садясь.
— Лежу.
— Вот и молодец, — рука ее скользнула по моей щеке и выше, слегка потрепала за чуб. — До чего же мягкие у тебя кучери, — шепотом сказала она. — Говорят, у кого волос не жесткий, значит, добрый человек…
— А ты добрая? — я произнес эти слова чуть слышно, одновременно обрадовавшись и испугавшись мысли, которая вдруг пришла мне в голову. — У тебя мягкие волосы?
Зиночка отняла руку, я услыхал шелест и понял, что она снимает накрахмаленную косынку. На лицо мне упала тяжелая щекочущая волна.
— Потрогай…
Я осторожно взял в руки гладкие пряди, струящиеся между пальцев, и, поддаваясь безотчетному порыву, легонько потянул к себе.
Она уступила, и я почувствовал ее дыхание.
— Ну, что же ты, хитрец, — Зиночка шаловливо засмеялась. — Целуй теперь…
Губы у нее были прохладные и пахли чем-то знакомым, домашним.
— Я лук ела. Пришлось чайку пожевать, чтобы духу не было, — извиняющимся тоном сказала она.
Я не отвечал, весь во власти только что испытанного опьяняющего ощущения.
Зиночка опять тихо рассмеялась.
— А ведь ты вовсе и не умеешь, бедненький. Сейчас я тебя научу…
Мы целовались, не замечая, что бомбежка кончилась и в коридоре давно стоит неестественная тишина. Зиночка опомнилась первой.
— Ишь, черти, молчат. Прижукли.
Она встала, привела в порядок волосы — я слышал, как на пол упала шпилька, — и пошла зажигать коптилку.
С тех пор мы целовались почти каждый вечер, и я изрядно преуспел в этом приятном занятии. Обстоятельства нам благоприятствовали: в течение полутора недель фрицы в одно и то же время, как по расписанию, бомбили станцию.
Зиночка рассказывала мне о себе. Родители ее погибли еще в сорок втором, в своей родной деревне под Казатином. Уходя, немцы забирали всех подряд, а Зиночкины старики попытались укрыться в подвале. Эсэсовец из зондеркоманды бросил туда гранату.
Зиночка училась тогда в Саратове, в медтехникуме, которого так и не закончила, добровольно мобилизовавшись в армию. С этим госпиталем она второй год кочевала по прифронтовой полосе. Здесь, в Полтаве, жила недалеко от школы, в одноэтажном домике, который был хорошо виден из окна коридора. Снимала там комнату.