Круг замыкался — мысли возвращаются к своему утреннему истоку, подползло чувство безвыходности. И опять зазвучал в вышине далекий и страшный своей неотвратимостью призыв гусиных стай.
— Может, и в самом деле пора?..
Треск мотоцикла, взвывшего на форсаже, заставил старика вздрогнуть. Он увидел плотное облачко пыли, за которым скрылся умчавшийся бригадир. Ветер медленно повлек пыль к горам — так лиса тащит в темную нору задушенного кеклика, который ценой своей жизни спас маленьких пуховичков...
— Куда еще понесло? — крикнул старик старухе. Она подошла поближе, наставила ухо.
— Чего спрашиваете?
— Пятидесяти нет еще, а глухая! — упрекнул женщину старик.— У врачей лечиться надо, в поликлинике, а не у знахарей.
Она сделала еще шаг-другой.
— От простуды это... заложило позавчера... пройдет... Вы, чего надо, мне говорите.
— Человек этот, спрашиваю, куда поехал?
— Бригадир? Так у него на одну голову тысяча забот. Я за него осталась на стане. Что-нибудь требуется? Чаю свеженького?
— Хлопок собирать пойду! — сказал старик раздраженно. Его угнетало возвращение утреннего настроения, и он сопротивлялся, почти не сознавая, что сопротивляется, цеплялся за любую возможность удержаться на той грани, когда еще не вся радость бытия просочилась в неведомую бездонную щель, — хлопок собирать, понятно?
— Что уж тут не понять,— вздохнула стряпуха.
— Мешок мне какой-нибудь дай.
— Зачем какой-нибудь? Хороший дам. И фартук имеется. Он так и велел: попросит, мол, — дашь ему фартук.
— Догадливые вы тут все, прямо состязание кэ-вэ-эн устраивай! — съязвил старик. — Один другого умнее. Как его подвязывать, фартук этот?... Да ты не хватай, не хватай руками! Я щекотливый, ты на словах расскажи. Так, что ли? И карту определи, где мои одногодки работают,— за молодыми не поспеть.
Раньше ему почти не приходилось собирать хлопок, так разве что, для спортивного, как говорят, интереса. Но, видимо, не могла сказаться сноровка потомственного дехканина — он довольно быстро освоился и даже подивился: «Гляди-ка ты, руки человеческие любое дело произвести могут, коль потребуется!»
Работа не показалась ему трудной. Он вошел во вкус и даже стал посматривать украдкой на соседей — намного ли обгоняют? И старался двигаться проворнее. Поначалу опасался, что на смех поднимут — распрыгался, мол, аксакал, как молодой козленок. А потом вовсе перестал замечать окружающих, увлеченный сбором. Они, кстати, тоже не слишком обременяли его своим вниманием. Когда он пришел, те, что были поближе, поздоровались. Другие продолжали спокойно работать. А древний Оразберды-ага даже попенял: «Ждать себя, парень, заставляешь!»
За полчаса до захода солнца принес собранный им хлопок на харман. Дождался своей очереди, поставил мешок на весы и, услышав: «Девятнадцать без ста граммов!», пообещал: «Завтра все тридцать соберу! С внуком Довраном соревноваться буду!» Спина ныла с непривычки, и пальцы ныли, и нисколько не улыбалась перспектива трястись на старой кобыле до дома, но он ни за что и никому не признался бы в своей усталости. Не от гордости или гонора, а просто потому, что радовала его эта усталость.
* * *Утро — едва-едва брезжит, а старик уже на ногах — вровень с невесткой поднялся. Пока она, зевая и спотыкаясь спросонья, шаркает стоптанными тапками на кухне, он успевает убрать лошадь, задать ей корму и вообще управиться кое в чем по двору. За последнюю неделю у него сил прибавилось и резвости.
Он торопливо завтракает чуреком со сметаной, запивает чаем, который только что заварила невестка. Чай горячий, но старик спешит, посматривая на крупную серебряную луковицу часов, которыми наградили его когда-то за поход против курбаши Рахманкула. Через несколько минут должна подойти машина, которая отвозит сборщиков хлопка на поле, и старик не хочет, чтобы его ждали.
— Нехорошо это, когда человек заставляет себя ждать, неуважительно это, — думает он вслух. И суеверно не хочет сознаться, что дело совсем не в этом.
Просто-напросто он спешит на поле, как в молодые годы на свидание не спешил. Там, среди белопенной красоты хлопчатника, он словно заново обретает себя. Он не только волокно выщипывает из колючек раскрывшихся коробочек — он как бы потерянные когда-то дни жизни своей собирает в широкий карман фартука.