РЕМ. Как я рад, Адольф. Это была мощная, красивая речь. Ты - настоящий художник.
ГИТЛЕР. Ты хочешь сказать: художник, но не солдат?
РЕМ. И это тоже. Господь Бог назначил каждому свою роль: Адольф художник, Эрнст - солдат.
ГИТЛЕР. Как дух твоих парней?
РЕМ. Их дух зависит от тебя, Адольф.
ГИТЛЕР. Об этом после. Из-за всех этих заседаний давно не было времени толком поговорить с тобой. Но, я вижу, ты все так же бодр, молод, энергичен. Тебя что, как Вотана, поят священным медом? Хорошо, что ты пришел. Знаешь, так захотелось послать к черту все эти государственные дела и просто поговорить со старым, добрым другом о минувших днях.
РЕМ. О двадцатых, да? Десять лет прошло... Легендарная эпоха, эпоха борьбы.
ГИТЛЕР. Когда я в первый раз встретился с тобой - в Мюнхене, помнишь? - я почувствовал сразу: это - товарищ. Господин капитан Эрнст Рем из штаба Мюнхенского военного округа... Помню, я вытянулся по стойке "смирно" и отсалютовал. (Отдает честь.)
РЕМ (весело улыбаясь). "Ефрейтор Гитлер, я объясню вам, как важна поддержка военных для создания партии, как необходима армейская дисциплина для партийной организации, как полезно знание стратегии для партийной политики. Отныне моя жизнь и моя судьба принадлежат вам"... Этак поклялся я тогда самому себе. И клятву исполнил. Я привлек на твою сторону военных, на деньги из секретного армейского фонда купил для тебя газету. Я собирал добровольцев и резервистов, учил тебя азбуке военных наук, я шел с тобой плечом к плечу через все бури той эпохи обмана и предательства.
ГИТЛЕР. Ты, Эрнст, всегда был храбрецом.
РЕМ. Иногда, правда, нас заносило.
ГИТЛЕР. И сейчас заносит.
РЕМ (делая вид, что не расслышал). А как здорово мои штурмовики всыпали красным на митинге в "Хофбройхаузе" в ноябре двадцать первого! Расписали мы их бледные хари под цвет их знамени.
ГИТЛЕР. А помнишь историю с сапогом? Крысу Адорста помнишь?
РЕМ. С сапогом? Еще бы! Еле ноги унесли после очередной передряги. Смотрю на себя - вроде цел. Сам-то цел, а сапог смертельно ранен на поле брани!
ГИТЛЕР. Ну да - носок прострелен, и подметка разевает пасть.
РЕМ. Я хотел к сапожнику бежать, а ты говоришь: "Нет, постой".
ГИТЛЕР. Я сразу понял: героический сапог командира штурмовиков - это же памятник славной борьбы, он еще пригодится поднимать дух бойцов. Ты себе купил новые сапоги, а я твой старый, простреленный, отполировал как следует и поставил в наш штаб, на полку.
РЕМ. А потом какая-то сволочь сунула в сапог кусок сыра.
ГИТЛЕР. Жалко не нашли кто. Какой-нибудь еврей.
РЕМ. Ага, сунул в сапог сыр! Как-то раз, ночью, захожу я в штаб, вдруг слышу - кругом тишина, а откуда-то: хруп-хруп, хруп-хруп. Смотрю - из дыры в сапоге крысиная морда высовывается.
ГИТЛЕР. Ты рассвирепел, хотел ее немедленно прикончить.
РЕМ. А ты опять: "Нет, постой".
ГИТЛЕР. Кто подложил сыр - вопрос особый. Но мужественная крыса, с риском для жизни пробравшаяся в твой исторический сапог, показалась мне хорошим предзнаменованием, предвестницей удачи.
РЕМ. И с тех пор ты велел каждый вечер подкладывать в сапог по кусочку сыра.
ГИТЛЕР. Крыса мало-помалу привыкла. Помнишь, сидим мы с тобой вдвоем, беседуем ночь напролет, а она вылезает, бесстрашно подбирается поближе и сидит, смотрит. Я решил, что пора дать ей имя.
РЕМ. Я как-то прихожу, а у нее на шее зеленая ленточка. На ленточке написано: "Эрнст". Разозлился - страшное дело. (Оба хохочут.) Но виду не подал. А на следующий день приходишь ты в штаб...
ГИТЛЕР. Пришла моя очередь беситься. У крысы на шее красная ленточка и написано: "Адольф". (Хохочут.) Скандал, драка! Десять лет... да, каких-то десять лет назад мы были еще достаточно молоды, чтобы устраивать казарменные розыгрыши и драться... Ну, мне с тобой было, конечно, не справиться. И я предложил компромисс. С тех пор крыса носила белую ленточку, на которой красовалась надпись: "Адорст". Из Адольфа и Эрнста получилась крыса по имени Адорст.
РЕМ. Да-а, крыса Адорст... До такого и братья Гримм не додумались.
ГИТЛЕР. Занятная была крысенция.
РЕМ. А куда она потом-то делась?
ГИТЛЕР. Исчезла куда-то.
РЕМ. Наверно, сдохла.
ГИТЛЕР. Скорее всего. (Поет.)
Вместе погибнуть...
Рем (подхватывает).
...вместе сражаться
Взявшим винтовки на этом пути.
В битве кровавой пусть загорятся
Алые маки на нашей груди...
Мы часто пели тогда эту песню. Сильная была песня. Музыка и слова Адольфа Гитлера. Почему ты теперь не позволяешь партийцам ее петь?
ГИТЛЕР. Не валяй дурака. Студентом, в Вене, я и оперу пробовал писать, мало ли что.
РЕМ. "Кузнец Виланд". Так она называлась, да? А куда ты дел партитуру?
ГИТЛЕР. Весной я часто ходил гулять в Венский лес один. Как-то раз дошел даже до перевала Зоммеринг. И бросил нотные листы с кручи - их развеял ветер. Альпийские долины были еще покрыты снегом, и моя музыка медленно кружилась, падая вниз. Листки, упавшие на снег, терялись на белом. Зато те, что попали на первые весенние проталины, казались сверху эдельвейсами... Эх, Эрнст, по-настоящему мне следовало бы посвятить свою жизнь искусству.
РЕМ. Превосходно! Адольф - человек искусства, Эрнст - человек военный. Возьмемся за руки - и вперед.
ГИТЛЕР. Ты полагаешь, такое возможно и сейчас?
РЕМ. Конечно, возможно.
ГИТЛЕР. Ну-ну... Да, жаль, что я оставил искусство. Подобно великому Вагнеру, я крепко держал бы кастрюлю этого мира за ручки, имя которым Смерть и Тщета. Я бы вываливал страсти представителей людского рода на сковороду и, как опытный повар, поджаривал бы их на вечном пламени великана Сурта. Это занятие куда более приятное, да и славу бы я приобрел куда более лестного свойства. А то стал канцлером и слышу, как по углам шепчутся: "Происхождения самого низкого, и образования, образования - практически никакого!.." Я хочу, чтобы ты, Эрнст, вспомнил, чему ты учил меня, что вдалбливал в мою голову, когда был капитаном?
РЕМ. Что?
ГИТЛЕР. Ты же сам только что сказал: "Как важна поддержка военных для создания партии". Вот чему ты меня научил.