Обед прошёл в напряжённом ожидании чего-то необычного. А лайнер тем временем подходил к самому узкому участку Босфора. Все офицеры и нарядные дамы высыпали на палубы и, стоя вдоль бортов и изображая туристов, с интересом разглядывали турецкий берег. У самой воды лепились средневековые строения, расположенные вдоль узких извилистых улочек. Вдали от берега виднелись высокие здания: дворцы, минареты и многоэтажные дома. Судно, как и положено настоящему туристическому лайнеру, медленно двигалось вдоль берега, давая возможность "туристам" всё хорошенько рассмотреть и сфотографировать. Вокруг лайнера с правого и левого борта сновали моторные лодки и катера. Пассажиры на них махали нам руками и приветливо кричали: "Руси привет, руси хорошо!" То ли они просто приветствовали русских туристов, то ли они знали, кто мы, и одобрительно приветствовали нас как защитников арабского мира от израильской агрессии. Видя в руках многих пассажиров фотоаппараты, они подплывали совсем близко к борту лайнера и позировали для съемки. Иногда слышались провокационные вопросы на русском языке: "Привет, ребята, вы откуда?" или "Привет, земляки, одесситы есть?!" Мы, как и были проинструктированы, в ответ кричали: привет или салам, — махали руками, имитировали рукопожатие, но на вопросы не отвечали. Лайнер сбавил ход до самого малого.
И тут случилось происшествие, которого никто не ожидал. Один солдат, высунувшись из иллюминатора, выронил фотоаппарат. И фотоаппарат, вместо того, чтобы пойти ко дну, медленно покачиваясь, поплыл в метре от борта судна. Из каюты выскочил солдат и помчался к выходу на палубу в сторону кормы. Это было на моей палубе, и я с криком: "Стой, куда?!" — помчался за ним.
— Фотоаппарат уплыл, — на бегу ответил солдат.
— Да он уже, наверное, утонул, — крикнул я, пытаясь остановить солдата.
— Нет, он не утонет, пока не набрётся воды, — возразил солдат, — я оклеил его корпус пробкой, чтобы защитить от ударов. Тут мы выскочили на палубу и, свесившись через поручни, действительно увидели плывущий фотоаппарат. Борт судна был слишком высокий, и достать фотоаппарат было невозможно. Выпавший фотоаппарат и то, что он не утонул, заметили с ближайшей моторной лодки. Но подойти так близко к борту лайнера они не решались, а остановились и стали ждать, когда судно уйдёт вперёд.
А фотоаппарат тем временем всё больше погружался в воду и через минуту утонул. Я облегчённо вздохнул, а солдат принялся сокрушаться.
— Жалко, такие кадры пропали, я ведь всю дорогу снимал. И как в поезде ехали, и всех своих друзей, и как переодевались в гражданскую одежду.
— Ты скажи спасибо, что он утонул, а не попал в руки к туркам, — утешал я его, — тогда бы ты точно не в Египет попал, а этим же судном обратно в Союз и прямиком в дисбат. Крепче фотоаппарат держать надо было, а теперь марш обратно в каюту и забудь о нём! Хорошо, что этот случай прошёл почти незамеченным. Лишь несколько человек видели, как мы мчались по коридору к выходу на корму. Этот солдат был не из нашего дивизиона, и я его больше ни разу не видел.
Ужин в этот вечер запоздал по известной причине и проходил, когда уже опустились сумерки и зажглась иллюминация. Лайнер уходил на юг, пролив расширился, справа и слева едва виднелись далёкие берега с редкими огоньками. На горизонте появлялись незнакомые южные созвездия. Никаких развлекательных мероприятий в вечернее время запланировано не было, все постепенно разбрелись по каютам, палубы опустели. Дежурные офицеры остались без работы. Я бродил в одиночестве по своей палубе от одного борта к другому, от носа к корме. Одиночество располагало к созерцанию и размышлениям.
Я ехал на войну, как когда-то ехал мой отец, но как по-разному мы ехали! Я плыл на комфортабельном морском туристическом лайнере, а он ехал в переполненной теплушке. Он ехал по мобилизации, а я добровольцем. Но в одном мы были похожи: мы оба ехали убивать. Мы ехали воевать, а война — это смерть. Моей задачей было раньше убить того израильского пилота, который хотел убить меня. И не потому, что он мне сделал что-то плохое, а я ему! Мы с ним никогда не встречались и даже не слышали друг о друге. Просто это было нашей работой. Он, как и я, выбрал профессию военного. А военные нужны для того, чтобы воевать. Но война — это убийство и уничтожение. И вот мы, два совершенно незнакомых человека, не сделавших друг другу ничего плохого, были готовы убить друг друга только из-за того, что какой-то премьер-министр сказал какому-то президенту не то, что от него хотели услышать. Как дёшево в их глазах стоит жизнь простого человека! Но природный оптимизм и приобретённый пофигизм взяли верх. Я принял душ и ушёл спать. А наутро я сменился с дежурства, и ночные размышления ушли далеко и надолго. Жизнь продолжалась.