Вот в этот госпиталь меня и доставили. Первым делом измерили температуру, сунув мне в рот маленький градусник. Для меня это было полной неожиданностью, мы же привыкли к большим термометрам, которые помещают под мышку, а тут маленький и под язык. Температура поднялась до 39,5. Меня сразу же уложили на каталку и покатили по коридору. Доктор и провожатый шли рядом, они же должны были знать где меня разместят. По пути в палату мне на грудь положили больничную верхнюю одежду штаны и куртку серо-коричневого крысиного цвета. Меня подкатили к палате где лежало ещё несколько русских.
- А он офицер, - сказал провожатый по-арабски и положил себе на плечо три пальца, обозначая три звёздочки на погонах. Я к тому времени уже был старшим лейтенантом с тремя звёздочками. А в египетской армии три звёздочки на погонах у капитана. И капитан у них уже большой начальник.
После секундного замешательства каталку развернули и подвезли меня к одноместной палате. По пути мне сменили больничную одежду и выдали пижаму ярко синего цвета с белым воротничком и такого же цвета брюки с чёрными манжетами внизу.
Палата, в которую меня вкатили на коляске, скорее напоминала гостинничный номер. Шкаф для одежды, обеденный стол и рядом стул. Посередине комнаты высокая полутораспальная кровать с пружинным матрацем. Рядом кресло, в углу умывальник с заркалом. Возле кровати тумбочка для личных вещей и лекарств. И в довершение интерьера на стене напротив двери большое зеркало, а над дверью огромное распятие.
- В такой обстановке и я бы согласился поболеть недельку, - заявил провожатый осмотрев мою палату. Но мне было всё равно, меня мутило и температура давала о себе знать, бросая меня то в жар, то в холод. Я кое-как с трудом разделся, бросил рубашку и брюки в кресло и улёгся в одних плавках под простыню.
- Ну, выздоравливай, - с этими словами доктор и провожатый вышли из палаты вслед за медицинской сестрой, прикатившей меня на каталке.
Я остался один. Прохладная простыня пастели принесла некоторое облегчение. Я закрыл глаза. В дверь осторожно постучали и в комнату вошла девушка, не обращая на меня никакого внимания, она взяла мою одежду и повесила её в шкаф. Потом словно вдруг заметив меня, остановилась рядом с кроватью и уставилась на меня. Постояв несколько секунд, она улыбнулась, что-то сказала, показав на больничную пижаму, и вышла. И сказала это она не по-арабски. Итальянка, - решил я. Наверное это одна из тех итальянских монашек - послушниц женского монастыря. И наверное она сказала чтобы я оделся в больничную одежду. Но мне было приятно лежать на прохладной простыне и я решил пока не одеваться и лишь укрылся простынёй, отбросив к ногам одеяло.
- Удивительная штука жизнь, - мелькнуло у меня в голове, - с кем только она не приведёт встретиться. Вот и итальянская монашка стояла совсем рядом, в двух шагах, да ещё и разговаривала со мной. Я расслабился и наступило некоторое облегчение.
Через несколько минут в комнату энергично вошла молоденькая медсестра со шприцем в одной руке и флакончиком со спиртом и ваткой в другой.
Она подошла к кровати, на которой я лежал, уставившись на неё, поставила флакончик на тумбочку. Смочила ватку спиртом и бесцеремонно толкнула меня в плечо, заставляя перевернуться на другой бок. и лечь к ней спиной. Я повернулся, откинул простыню и в зеркало, висящее напротив двери, продолжал наблюдать за ней.
Девушка решительно приспустила мне плавки и застыла. В зеркале я видел её округлившиеся глаза и озадаченное недоумение, читавшееся на лице. Постояв несколько секунд, она, всё ещё не выпуская шприц и ватку из рук, выскочила из палаты.
А я остался всё так же лежать с приспущенными плавками, теряясь в догатках, - а что же будет дальше. Через секунд пятнадцать в комнату вбежали сразу три медсестры. Первая молоденькая и две постарше. Все трое уставились на мою загорелую спину и то место которое открылось под приспущенными плавками. Секунд через пять одна из тех что постарше, решительно подошла ко мне и стала энергично тереть ваткой со спиртом то участок с загорелой кожей, то участок кожи без загара, то границу между ними. При этом они переглядывались, оживлённо переговаривались и смущённо улыбались.
Дело в том, что по натуре я облондин с очень белой кожей. В детстве мы с братом совершенно не могли долго находиться на солнце. Каждое лето мы обгорали по три-четыре раза до водяных волдырей, после чего кожа слезала полосами и лохмотьями. С возрастом кожа немного загрубела и потемнела особенно на спине и плечах. А в тех местах, где её не касалось солнце, она по-прежнему оставалась белой как сметана. В госпиталь меня доставили прямо с пляжа после недельного загара и купания в солёной морской воде.