Оказалось, что в этом доме с садиком живёт настоятельница монастыря, особа очень известная и влиятельная в Александрии. Так вот значит чей покой я пытался нарушить!
Но я же не знал, что такая знатная особа живёт в таком домике, который в мирное время наверное предназначался для прислуги. Да и остальные манашки наверное ютятся в каких-нибудь подсобных помещениях, выделив свои кельи под госпитальные палаты. Война!
Но этот мой визит имел неожиданное продолжение.
На следующий день после завтрака в дверь моей палаты негромко постучали.
- Кто бы это мог быть, - мелькнуло в голове, - медсёстры обычно входили без стука. Через несколько секунд дверь открылась и в палату вошли трое. Первой вошла пожилая дородная женщина. За ней следовал тот мужчина, что накануне выпроводил меня из садика где я разглядывал бананы. Третьей вошла старшая медсестра. В коридоре у входа в палату я разглядел ещё несколько человек в медицинских халатах и в монашеской одежде. Пожилая женщина решительно подошла к моей кровати и уселась на краешек пастели. Она пощупала мой лоб проверяя температуру, потом взяла моё запястье в свою мягкую тёплую руку и глядя на наручные часы проверила мой пульс. Что-то спросила по-арабски у старшей медсестры. Потом, обращаясь ко мне, что-то вопросительно проговорила по-итальянски. Из всего сказанного ею я услышал только два знакомых слова "мистер" и "боно". На всякий случай я улыбнулся ей и ответил "боно". Положив руку мне на плечо она встала с кровати и спокойно удалилась из палаты. Провожающие двинулись следом. Старшая медсестра, выходя последней, обернулась и внимательно посмотрела на меня словно спрашивая чем я вызвал внимание самой настоятельницы монастыря. А я и сам не знал что подумать об этом визите. Только потом размышляя о случившемся я подумал, - а может они решили, что я не случайно забрёл в их садик, а специально искал контакт.
А на следующий день после обеда ко мне в палату вошёл пожилой мужчина и заговорил со мной по-русски как со старым знакомым. Представившись полковником он пожаловался, что лежит в палате с египетским полковником и к тому каждый день после обеда приходят родственники. Приходят целой толпой с малыми детишками. Подолгу сидят, пьют чай и курят прямо в палате. Поэтому он спросил, можно ли ему приходить в мою палату на это время. В госпитале он лежал уже давно, в Египте он был без семьи и его почти никто не навещал. Он хотел просто пообщаться, а то, как он выразился,- так можно и по-русски разучиться разговаривать. И мы ещё три вечера общались с ним, болтая о прошлом, вспоминая родные места и прошедшие годы службы. Вы наверное знаете, что бывают такие моменты когда незнакомому человеку раскрываешь всю душу. Вот это и был как раз такой момент или мне надоело за три дня постоянно молчать или слушатель он был просто замечательный. Были ли это откровенные беседы или умелая работа специалиста особого отдела я не знаю. Но мне скрывать было нечего и я вспоминал свои детство и юность, жизнь в детском доме, школьные годы и взросление, учёбу в военном училище и службу до командировки в Египет. Он так же рассказал много интересного о своей жизни и службе. Будучи почти вдвое старше меня он застал войну и закончил её в сорок пятом получив ранение под Кёнигсбергом. Как-то на второй день нашего знакомства в конце беседы он спросил, - а ты не пробовал записать всё то, что мне сейчас рассказал? Занимательная книга бы получилась. Подумай об этом.
Моё лечение заканчивалось. За четыре дня меня поставили на ноги. Хотя я и похудел килограммов на пять, но чувствовал себя почти нормально. В среду после обеда ко мне в палату зашёл тот доктор, который провожал нас в госпиталь в прошлую пятницу и объявил, что завтра меня выписывают. Утром после завтрака за мной заедет автобус и отвезёт меня обратно на пляж.