Я понимала. Я смотрела на него и не могла понять только одного — издевается он надо мной или нет? Оказывается, не издевался. Исчез в кустах, рукой махнув — выходи, мол!
И я вышла на дорогу. И нелепо сказала:
— Руки вверх!
Конечно, он рук не поднял. Сидел, не шевелясь, на лошади и смотрел на меня — пожилой мужик в сером пиджаке и кепке. Лошадь тоже косилась на меня странным взглядом. Молчание длилось так долго, что мне уже стало казаться, что это я на прицеле и это я так долго думаю — сдаться этой дикой девке или огреть ее по заду, да поехать дальше?
— Стрелять буду! — с надеждой сообщила я. Он не шевельнулся. И я с отчаяньем обернулась — ну не стрелять же мне в него, в самом деле! Чертов экспериментатор Шельга наконец объявился — пришел откуда-то из-за спины мужика по тропинке, словно шел за ним следом. Разведывал, нет ли кого еще, что ли?
Сказал тихо:
— Подвезите девушку, пожалуйста. Она очень устала.
И мужик сразу слез, ворча в том смысле, что, мол, так бы сразу и сказали, а то руки вверх, руки вверх… Даже сесть мне помог. На лошади я очутилась впервые в жизни и теперь тряслась, как мешок с говном. Рядом, держась рукой за седло, скоро шагал Шельга. А впереди почти трусцой двигался мужик.
С километр прошли и проехали молча. Потом мужик, не оборачиваясь, сказал:
— Там впереди пост, ребятки.
— А как вас пропустили?
— Лошадка вот у меня убежала, искать пошел. Что ей, твари, зона не зона… А правда, что вы там, в городе, все зараженные?
— Правда-правда, дядя, — успокоила я, — больные, нервные, зараженные, вооруженные. Чуть что — стреляем без предупреждения.
— Дина шутит, — тихо сказал Шельга. — Мы вполне здоровы.
— Вот и я смотрю — шутливая у вас подружка… Вон пост.
Шельга молча протянул мне руку — помог слезть с лошади. Сказал мужику:
— Идите.
— А вы? — спросил тот, счастливо засуетившись. — Вы что же, не пойдете?
— Пойдем. Но сначала вы предупредите.
— Он их предупредит! — сказала я, глядя на чесавшего от нас мужика с лошадью. — Он им такого наговорит! Слушайте, а когда мы обратно?
— Не знаю, — сказал Шельга.
А я знала. Он жмурился и отворачивал от меня свою твердую морду. Этот, с позволения сказать, херой, мечтал меня сплавить. Со всеми моими нравами и потрохами. Ну-ну, сказала я. Попытайтесь. Я теперь на вас, Шельга, села и ножки свесила.
Мужик уже вовсю на посту руками размахивает. Пост… Ну что там. Будка. Военный грузовик-броневик. И четыре рожи, на нас таращившиеся.
— Идемте, Дина.
Шельга делает шаг вперед и… И я не сразу понимаю, что линия пыльных фонтанчиков у его ног — очередь. Я даже не испугалась. Я смотрела в это время на Шельгу и видела, как он оторопел.
— Оружие на землю! — заорал громкоговоритель. — Оружие — на землю!
Не люблю я, когда на меня орут.
— Женщина! Оружие на землю!
— Дина…
Да подавитесь вы! Бросила я им автомат. Тем более, что нет там больше патронов. А эти орут-надрываются:
— Отойти на пять метров! На пять метров отойти!
Спасибо, рук не заставили поднять. Ну попятились мы с Шельгой… На пять, не на пять… Тот, я вижу, уже взбодрился: нравится, видать, когда все параграфы устава или чего там у них еще выполняются.
А потом эти субчики вот что проделали: залезли в свою бронированную и на нас потихоньку двинулись. Едут, значит, и вещают:
— В целях предотвращения распространения инфекции вы сейчас пройдете дезинфекцию!
Стихами кроют.
— Мы просим вас соблюдать полное спокойствие, не препятствовать осмотру наших специалистов…
Во! Да они нас, и, правда, за какую-то заразу принимают! Ну идиоты! И тут меня стукнуло — это кто идиот-то? Я же ведь первая идиотка и есть! Это, значит, меня сейчас сгребут, дезинфицируют, обследуют, может, куда запрут… А Быков? А воля-свобода? На фиг-на фиг такой график!
И я с лету ринулась в леса. Ох, мама, подарила ты мне субтильное сложение и быстрые ноги! И благодарна я буду тебе за то по гроб жизни, потому что словить меня в ту пробежку никто не смог.
Хотя, может, никто и не пытался.
В общем, удрала. Удрала, вылезла из этого деруна-лесочка, села на обочине и призадумалась. Удрать-то я удрала. А дальше что? Ой, врешь, не дальше что, а дальше — с кем? Избаловалась, в одиночку уже ходули не ходят. А бедолагу Шельгу они явно сцапали… Во психи, а?
И тут меня скрутило.
Перво-наперво стало не хватать воздуха — словно на грудь кто-то давил, не давая подыматься. Я испугалась. Я всю жизнь была здорова, как бельгийская телка, а сейчас валялась на обочине, зажимала дико трепыхавшееся сердце и уговаривала:
— Ну, чего ты, а? Ну хватит, а?..
В таком виде меня обрел возвращавшийся Шельга. Этот действовал безо всяких уговоров — сунул мне чего-то в пасть, положил под голову сумку, да еще оттянув ворот свитера, ляпнул на грудь что-то влажно-теплое…
И я быстренько пришла в норму. И обнаружила, что здоровье мое по-прежнему непоколебимо, Шельга по-прежнему со мной и жизнь по-прежнему прекрасна. Гаркнула:
— Приветствую помешанно-зараженных сограждан!
Шельга заметно вздрогнул.
— Отлегло?
— Ну. Возьмите от меня… энто мокрое. Что вы мне приклеили?
— Платок из термоса намочил.
Я оттянула прилипший свитер.
— А как вы удрали?
— Я не удрал, — поправил Шельга, — я ушел.
— И вас отпустили?
— Сначала — нет, а потом…
Он замолчал, рассеяно подкидывая платок.
— Ясно, — сказала я, — военная тайна. Да бросьте вы платок! Что вам новенького сказали?
Шельга уставился на платок, точно видел его впервые.
— Новое… — сказал медленно, — да, интересное новое…
И сунул мокрый платок в карман.
Шельга двигался по своим только ему известным делам, ну и я, естественно, с ним.
Пришли мы на Центральную. Ну да, на ту, по которой раньше демонстрации шествовали. Где Ленин показывал в одну сторону, а народ шагал в другую.
Пошли через площадь, а меня как застопорило. Стою и смотрю на нее, как баран на новые ворота. Оглянувшись, Шельга тоже притормозил.
— Что случилось, Дина?
— Давайте в обход.
— Зачем? Здесь ближе.
— Ну и пусть ближе! Пойдем в обход, правда!
Шельга повертел стриженной башкой, словно принюхиваясь.
— Шельга, не ходите!
Шельга пошел. Он пересек дорогу. Я, словно меня кто-то отпустил, побежала за ним.
И, едва ступив на первую плиту, почувствовала, что идти становится труднее — ноги наливались тяжестью, словно я шла по непролазной грязи или глубокому снегу. Ступни тянуло вниз, просто приковывало к серым плитам.
— Шельга! — позвала я тихо
Он оглянулся. Рожа напряженная, глаза — как щели.
И вдруг — треск! Это разламывались, вставали стоймя под ногами плиты. Шельга молча балансировал на одной из них. Я прыгнула вперед — плиты мягко, зыбко, как болото, заходили под ногами.
— Дина, быстро!
Мне защемило носок кроссовки. Шельга схватил и так дернул меня за руку, что едва не выдернул ее из плеча.
Мы выпрыгнули на полосу неподвижного асфальта и, пятясь, смотрели, как площадь ходит ходуном. Со стороны это выглядело интересней.
— Что вы почувствовали? — спросил Шельга, не отрывая глаз от сошедшей с ума площади. — Почему сказали идти в обход?
— Да так… сама не знаю.
— А вы не находите, что для природы это как- то все… нецелесообразно? То дома рушатся, то…
— Так закон же новый! Природа сама не знает, что с ним делать. А может, это вовсе не природа! Может, это город. Я где-то читала, что города на какой-то стадии развития становятся разумными…