Мы поехали, и он говорит, что мы знакомы, я должен его помнить. «Я твой сосед по кладбищу», — говорит он на плохом иврите. И чтобы мою память разбудить, спрашивает: «Ну помнишь — Ноах?». Тут ему ивритских слов явно не хватило, он стал показывать кулаками: «Ноах — бокс!», а потом приставил два пальца один к другому и сказал: «Анахну соу-соу, ану соу-соу», что означало: «Мы — друзья».
Я был слегка удивлен. Но подумал, что он, собственно, прав. Он мыслит естественно. Была ссора, пусть его даже побили, но земля осталась за ним. Бывает такое между соседями. А то, что Ноах ударил его, вовсе не означает, что он его ненавидит. Просто Ноах защищал свои интересы…
Тут, кстати, я расскажу и о других наших соседях, живущих рядом с кладбищем.
Об одном я уже говорил. Этот жил немного выше, западнее по шоссе. Культурный, образованный араб, который всегда демонстрировал хорошее к нам отношение.
Но были и другие. Несколько ниже жил довольно пожилой, полноватый, улыбающийся араб, владевший богатым домом. По-видимому, он был крупным чиновником, работал где-то в муниципалитете. Я думаю, он не любил евреев. Но личные отношения между нами были довольно хорошие. Мы не были друзьями, но он всегда улыбался: «Ма шломха? (Как дела?)». Оказывал нам небольшие услуги: угощал в жаркий день водой из холодильника, давал мяту к чаю… Обычные отношения между соседями.
С противоположной стороны, на горе, было еще одно арабское семейство. Приятная семья, с десяток детей, симпатичная жена. Сам отец работал учителем в школе. Иврита он не знал, мы говорили с ним по-английски. Общались мы мало, но всегда он был с нами приветлив. Помню, как мы кинули к нему во двор тот мусор, что он выбросил на кладбище. Проблему решили очень просто: он прислал своих многочисленных сыновей, они все сами убрали. Я не имел к нему больше претензий из-за того, что он засорял кладбище, а он не обиделся, что я кинул к нему мусор обратно. Наши отношения, может быть, нельзя было назвать добрососедскими, но соседскими — вполне.
Хочу заметить, я и не искал с ними дружбы. Ведь дружба — это движение навстречу друг другу с обеих сторон. В нашем же случае ситуация особенная. Евреи пострадали в Хевроне в 1929 году. Счет остался открытым. В таких условиях дружбы с евреями должны искать они. Согласиться на дружбу я мог бы лишь при определенных условиях. Предлагать свою дружбу — мне кажется противоестественным. Это ни к чему хорошему не ведет.
К сожалению, имеются дурные примеры и со стороны великих людей. Моше Даян, например, в 1967 году, желая подчеркнуть свою дружбу, «подарил» шейху Джабри Меарат га-Махпела. Не знаю, называлось ли это подарком, но Меарат Га-Махпела была объявлена мечетью.
На мой взгляд, арабы ведут себя более естественно. Когда наши войска вошли в Хеврон, они вывесили белые простыни, встречали наших солдат «с хлебом-солью», давая понять, что чувствуют за собою вину, что ищут с нами дружбы. Моше Даян же, да и не только он, почему-то считал, что именно еврей должен искать дружбы с гоями, первым проявлять инициативу. Но арабы, к сожалению, в силу своего мировоззрения понимают это превратно.
Чтобы пояснить, приведу еще один пример, из более позднего времени.
В 1977 году к власти пришел Менахем Бегин. Произошел «политический переворот», правящей партией стал Ликуд. И сразу же мы почувствовали изменения в атмосфере Хеврона. Об этом могу свидетельствовать лично я, да и многие жители Кирьят-Арба.
Сам военный губернатор тогда высказался:
— Вот, пришел Бегин к власти! Арабы поняли — будет сильная рука. Иегуда и Шомрон вольются в государство Израиль, кончатся беспорядки, акты террора. Арабы уже стали дружелюбнее к евреям.
Некоторое время так и было. Но новый министр обороны заявил, что хочет дружить с арабами, что намерен предпринять в этом направлении шаги со своей стороны… И сразу же началось кидание камней на дорогах. Проехать одному было почти невозможно. Либо с кем-то еще, либо с оружием. То есть арабы быстро сориентировались: евреев бьют, убивают, а они все равно говорят о дружбе — значит, можно не бояться, можно прекратить видеть в евреях силу. Или посчитать наше поведение своеобразной тактической уловкой, хитростью. Таково мышление арабов. Нельзя забывать, что мы и они мыслим совершенно по-разному.
Или движение «Шалом ахшав». Приезжают евреи в Хеврон и устраивают бурные демонстрации против своих же братьев евреев. И как относятся к ним арабы? Считают их либо психами, либо провокаторами. «Шалом-ахшавники» посадили арабам виноградник. И что с ним арабы сделали? Сразу же выкорчевали. Потому что подумали: «Ага, евреи посадили у нас виноград. А потом велят нам убираться, скажут: наш виноград, наша и земля!» Арабы не понимают противоречивости еврейских поступков. И я их не собираюсь в этом винить. Это вполне естественный подход к ситуации.
Итак, я говорил уже, что не искал и не ищу дружбы с арабами. Но и ненависти к ним нет у меня. Этот народ находится с нами в состоянии войны. А каждого отдельного араба я могу оценивать только в зависимости от того, как он относится ко мне и к моему народу. Нетрудно прийти к выводу, что в арабской среде вражду к евреям насаждают личности, кровно в этом заинтересованные. Те, кто за это получает деньги от своих организаций, от богатых арабских шейхов. А действия евреев из «Шалом ахшав» — это патология, ими должна заниматься не политика, а медицина.
Была у нас проблема и с забором, огораживающим кладбище с юга. Его установили военные власти, не зная еще границ древнего кладбища и многое уступив арабам. Вдобавок муниципалитет Хеврона собирался провести тут дорогу. Велись земляные работы, и мы с Ноахом опасались, что дорога пройдет по еврейским могилам.
Мы обратились к Бен-Шахалю, военному губернатору, он, вроде бы, нам сочувствовал, делал вид, что это его беспокоит, даже дал приказ прекратить земляные работы. Но однажды мы с Ноахом увидели, что там работает трактор, а мы еще не проверили этот участок. Здесь могли быть могилы. Арабы утверждали, что их нет, но мы обязаны были располагать достоверной информацией.
Я обратился к военному посту на кладбище (он был установлен для нашей охраны). Попросил немедленно сообщить администрации, что арабами нарушается приказ. Они, вроде бы, сообщили. Но за этим ничего не последовало. Тогда Ноах спустился в город, чтобы найти телефон и сообщить лично. Ушел и надолго пропал. За оградой кладбища, неподалеку, был еще один армейский пост. Я обращался к солдатам несколько раз, требуя вызвать сюда губернатора. Они уверяли, что сообщили ему, но опять-таки никто не появился. А работы продолжались и вела их большая группа арабов. Тогда я решил сам пойти и прекратить работы. Тракторист наотрез отказывался заглушить мотор. Дошло до того, что трактор повредил водопроводную линию, которой пользовалось все арабское население Хеврона. Из военной администрации так никто и не приехал. Мне ничего более не оставалось, как вынуть пистолет и выстрелить. Выстрел я произвел в воздух, над головой тракториста, и только тут он прекратил работу. После этого пришла еще одна группа арабов — как они сказали, чинить водопроводную линию.
Спустя некоторые время ко мне на помощь прибыли Элиэзер, Ноах и Цахор. Это было кстати, ибо противостоять в одиночку целой группе разъяренных арабов было опасно, даже с пистолетом. Элиэзер взял мотыгу и принялся бить ею по водопроводной трубе. Тогда арабы сообщили в военную администрацию. Вот тут-то они наконец прибыли. За те четверть часа, что понадобились для этого, нам пришлось выдержать яростную атаку: в нас стали кидать камни, стрелять из рогаток. Я предложил ребятам отходить. Но и это было непросто — в нас продолжали кидать камни, мы в ответ отстреливались. Было нас трое, Ноах немного отстал. Арабов же было не менее полусотни. Выхода не было — только стрелять.
Прибыла полиция, приехал Цвика. Арабы, зная его, принялись жаловаться: мол, я стрелял… Что же делать? Если признать, что показания арабов верны, меня следует арестовать. Но арестовывать меня не стали — значит, и Цвике пошли впрок некоторые наши уроки.