Газетные человечки
Когда нет Нины Игоревны, в доме слышны счёты. Это Муж-и-Повелитель на них щёлкает. Нине Игоревне не нравятся эти счёты.
— Бухгалтер на пенсии! — говорит она. — А что бы мы делали, если бы ты был трубач на пенсии или барабанщик?
А сегодня Нины Игоревны нет. Петя бродит по дому, потому что дождик.
Он приоткрывает дверь, за которой слышатся счёты. Муж-и-Повелитель сидит у стола, глядит в какие-то бумажки и — кык! кык! — перекидывает круглые костяшки на счётах. Косточки чёрные и жёлтые, краска кое-где стёрлась, и видно, что они вовсе не косточки, а деревяшки — сухие, лёгкие и старые. Кык! Кык! Пете совсем нечего делать. Он не знает, как позвать: Муж-и-Повелитель или Лёка?
Петя просто скрипит дверью. Муж-и-Повелитель оборачивается, и лицо у него как косточка на счётах.
— Мне нечего делать, — говорит Петя.
Муж-и-Повелитель смотрит на него и жуёт губами. Раньше Петя думал, что он что-нибудь сладкое жуёт. Но теперь знает, что никто бы ему столько сладкого не дал. Он просто так жуёт, без еды.
— Иди сюда, я тебе игру сделаю. Это замечательная игра.
Муж-и-Повелитель берёт газету и ножницы, газету складывает в несколько раз, так что она делается толстой. Потом ножницами режет её сверху.
Сперва режет кругло: это голова. Потом режет узко: это шея. Потом режет длинно: это туловище и ноги. И наконец, совсем тонко: это руки.
— Раз-два-три! — говорит он и перестаёт жевать.
Но тут падают ножницы. Он их не поднимает и сердится на Петю:
— Оставь, оставь! Пусть валяются! Лучше посмотри, что у нас вышло!
И разворачивает то, что осталось от газеты.
Получается много-много газетных человечков. Они держатся за руки, и ноги у них тоже соединены — носок одного к носку другого!
— А?! — радуется Муж-и-Повелитель. — Видал? Теперь будешь играть — не наиграешься! Я всё детство с ними провёл!
Петя берёт этих человечков с газетными лицами. Они все одинаковые и свисают, как ёлочные гирлянды.
Один раз — это было давно, ещё зимой, — Петя видел, как мама наряжала ёлку.
Она думала, что он уже спит, а он не спал — сделал в одеяле окошечко и смотрел.
— Ты как будто не рад, — удивляется Муж-и-Повелитель.
— Нет, я рад, — говорит Петя.
Ему хочется спросить, как с ними играть. А ещё — что такое «Лёка».
— Ну, теперь иди, — говорит Муж-и-Повелитель.
А счёты лежат на столе. И у каждой костяшечки своё лицо. Слышно, как хлопает дверь и Нина Игоревна стряхивает в сенях пальто.
Петя скорей подбегает к столу:
— А вы мне дадите пощёлкать?
Муж-и-Повелитель кладёт на его плечо руку — лёгкую, тоже как из дерева.
— Никогда не трогай мои счёты, — говорит он медленно и тихо.
Но Нина Игоревна всё же слышит.
— Не пугай ребёнка! — кричит она из-за двери. — Он и так вялый.
Петя осторожно складывает газетных человечков — голова к голове, ручки к ручкам — и идёт в свою комнату. Он вытаскивает из-под кровати чемодан и кладёт человечков на самое дно.
Ему хочется заплакать.
Ему почему-то жалко Мужа-и-Повелителя, будто он меньше Пети. Вот подарил ему своих человечков, в которых играл всё детство.
А Пете они не понравились.
Седьмая вода
Седьмую Воду, по имени дядя Борис, Петя ещё не видел. Дядя Борис приходит, когда все уже спят. Сразу в сенях начинает что-то падать, и Нина Игоревна громко говорит:
— Ну, явился — не запылился!
А Седьмая Вода молчит. Петя сколько раз думал встать поглядеть, но глаза не открывались, ноги с кровати не спускались — так и не поглядел.
Как-то утром Петя встал, а за дверью у Седьмой Воды была слышна гитара. И кто-то — бу-бу-бу! — тихонечко пел.
— Опять кого-то по ветру пустил! — сказала Нина Игоревна и увела Петю за руку от двери.
Потом вошла к Пете в комнату и так и ахнула.
— Ты не убрал свою постель!
— Я не успел, — сказал Петя.
— Как это — не успел? С этого всё и начинается.
— Что — всё? — спросил Петя.
— Человек превращается в зверя, вот что.
— Как это?
— А вот так. Зверь не работает, только по лесу рыщет. И ты работать не хочешь.
— Но я не рыщу.
— Это пока, — сказала Нина Игоревна. — Это пока ты маленький.
Петя побыстрей убрал постель, чтобы Нина Игоревна ещё чего-нибудь не сказала. Потом спросил:
— А кого это дядя Борис по ветру пускает?
— Людей, — ответила Нина Игоревна и ещё больше рассердилась.