Я уж не говорю про древних шотландцев, про скоттов, у которых был такой характер, что с ними англичане-то управились только к XIX веку. Все, значит, вот тебе твой надел. Это все, что тебе отпущено природой. Ты должен его обиходить, ты должен его удобрять. Ты должен тут снимать урожай.
У тебя не будет никогда ничего другого. Тебе больше некуда идти, и ты должен выжать из этого исторического кусочка земли, которая у тебя есть, все, что ты можешь.
А у нас огромная одна шестая часть суши. И кто там живет? На севере — слабые финно-угорские племена, от одного до другого племени там три дня пути лесом. Еще и не увидишь никого. Дикие племена Сибири, дикие племена Урала. Юг — это особая статья. Когда мы дошли до юга, там особенно противиться было некому.
А пока было кому, этот костер не затухал, а создавал нам другую проблему.
Итак, у нас в этом отношении сплошное неблагополучие. Нам есть, куда идти. Как справедливо заметил Ключевский, у нас всегда есть возможность бросить ключи на стол и сказать хозяину: — «Я отказываюсь от квартиры. Я ухожу. Пожалуйста, предоплату верните». Была возможность поменять квартиру, а когда Родина — это арендованный дом, тогда, как правило, обиходить ее никому не хочется.
История России, по справедливому замечанию того же Ключевского, — это история экспансии, это история вечной колонизации, вечного расширения, которое фактически не знает границ. И это значит, что земля бросалась в очень скверном состоянии. Никто не пытался развивать интенсивные методы. Никто не пытался что-то придумать.
Зачем? Если вокруг тебя лежат богатейшие черноземы, если можно сегодня здесь подсечным земледелием заняться, завтра — на новом месте. Вокруг земля, есть куда уходить. Вот так и уходили. Между прочим, уходили и в XVII веке, когда была возможность бежать сначала на Волгу, потом — на Дон, то к Разину, то к Емельке Пугачеву. Волю искали не у себя дома. Не было смысла устанавливать какой-то общественный договор с властью. Заставлять власть вести себя цивилизованно.
Проще было бежать от власти, куда глаза глядят, было место. На север в темные леса. В скиты, в Раскол.
Были темные леса, были пустые леса, там тебя не достанет никакая государственная власть. Когда некуда уходить, ты защищаешься от власти, ты сам чертишь границы ее домогательств и ты сам устанавливаешь с ней цивилизованные отношения.
Когда есть куда бежать, проще убежать.
Нам, к сожалению, всегда было куда бежать.
А климат! Только такого климата нам еще и не хватало. Надо сказать, что климат — это еще один камень на нашу общую могилу. Климат резко континентальный. Земледелием можно заниматься летом, осенью, поздней весной. Пять месяцев зима. Зимой делать нечего. Что делает славянин зимой? Зимой он лежит на печи и сочиняет сказки.
Безделье рождает демонов и мифы сознания. Мифы такого рода, что ни у кого в истории человеческих племен, цивилизаций, культур этого нет. Никто не додумался до истории с говорящей щукой, которая по щучьему велению, по чьему-то хотению выполняла какие-то спецзадания, избавляла ее хозяина от необходимости работать самому.
Ведь сказки — это очень глубокие пласты менталитета народа.
В долгие зимние месяцы, когда делать было нечего, рождается определенная структура жизни — авралы. Начинают срочно сеять, срочно пахать. Отсюда потом возникнет наша знаменитая пятилетка в четыре года. Это берет начало в климате. Припадочные пятилетки в четыре года — от авралов. Авралы от того, что нужно было успеть за достаточно короткое лето все посеять и все собрать.
Другой возможности заниматься земледелием не было. Сказал же Есенин, что «грустна наша Родина кроткая в июньскую цветень и сочь, и лето такое короткое, как майская теплая ночь». Умеренный климат, более умеренный климат Британии, климат Франции, благодатный климат Италии, Испании заставлял людей крутиться и суетиться фактически весь год. Весь год они что-то делали. Мы пять месяцев не делали ничего.
И мы привыкли к тому, что производственный план тяп-ляп, кое-как можно выполнить в последнюю неделю месяца. Можно сказать, что социализм, как определенная трудовая культура, или, вернее, отсутствие таковой, вырастает из нашего климата.
Это извинительно, но как вы помните, на стадионе под названием История никто не учитывает стартовые условия. Никому это не интересно, все это можно было преодолеть, но мы это не преодолели, потому что это, к сожалению, была не единственная наша проблема. Пока мы лежали на печи и придумывали сказки про ту печь, которая сама ходит, произошли еще кое-какие события.
История — это и эстафета. Древние цивилизации иногда имеют возможность передать факел. Передать Прометеев огонь, передать огонь разума, передать огонь знания, передать огонь государственности, передать огонь права, огонь какого-то порядка тем, кто придет следом за ними. Здесь у нас такое тотальное невезение, как будто кто-то устроил нам это специально, как будто были лоббисты интересов других стран у престола Всевышнего, а наши интересы лоббировать было абсолютно некому.
Посмотрите, что происходит с Францией. V век до н. э., VI век до н. э. На юге появляются поселения финикиян и греков. Появляется Массалия, современный Марсель.
В VI веке до н. э. это уже достаточно крупный город. Потом во II — III вв. до н. э. прибавляется Арль, римское поселение. И эта тоненькая струйка латыни, определенной строительной культуры, истории — древней истории, отягощенной преступлениями, но отягощенной и мыслями, и знанием — идет на север. Она потихонечку цивилизовывает кельтов. То, что Франция принимает в V — VI вв., если считать набело, христианство, а у нас это, как вы понимаете, был X век, — это тоже сказалось.
Вот пять веков, можете их просчитать на этом стадионе. Опоздание на эти пять веков дает нам опоздание на 10 стадий. Ну а потом, простите, Цезарь, да святится имя его… Ему должны ставить статуи и в Париже, и в Лондоне. Он успел завоевать Галлию. А когда римляне пришли в Галлию, это были уже не примитивные потомки Ромула и Рэма, это были люди, которые впитали в себя лучший цвет и сок греческой цивилизации.
Они уже очень много знали, и все это римское управление, благо быть римской провинцией, римское право, римские лингвистические комплексы, язык, письменность достались галлам. Письменность народа, который имел Вергилия, который перевел греческие трагедии, который имел Плавта, который имел свои басни, который издавал законы уже много веков, усваивается кельтами.
То же самое в Испании, правда, там все сильно потом осложнится мавританским фоном. Но тем не менее, они получили римскую прививку.
А про Италию я уж и не говорю. Италии и идти-то никуда не надо было. Они — наследники римлян. Они их потомки, поэтому совершенно не удивительно то, что начатки либерального капитализма появятся в Генуе и Венеции. Они появятся там, у колыбели человеческой цивилизации.
Не говорю и про Элладу, которую сильно испортило на этом стадионе вмешательство турок (они просто развернули эллинов в другую сторону и заставили бежать не туда, куда вообще совершался весь этот забег). Но начало было хорошее.
А что происходит с нами? С нами происходит историческая трагедия. Самая настоящая пессимистическая трагедия.
Если проанализировать наше соприкосновение с древностью, с античными реминисценциями, со всем тем, что дает человечеству античность, получится очень скверный график. А ведь что такое западная цивилизация, что такое индивидуалистический либеральный менталитет? Откуда это взялось? Это перекресток. На этом перекрестке встретились во время оно, во-первых, кельты. Ментальность кельтов — пылкое поэтическое настроение. Они были фантазеры. Как те, что жили в Британии, так и те, что жили в древней Франции. Одни друиды чего стоят. Они были поэтами, они были романтиками, они были гордецами.
Вот посмотрите, чего стоит один такой диалог! Когда Александр Македонский (заметьте, Александр Македонский, IV век до н. э., уже соприкоснулся с кельтами, т. е. кельты были очень пронырливые, они дошли до Македонии) спросил у них: «Чего вы страшитесь?», — они сказали: «Мы страшимся только падения неба и больше ничего». Александр Македонский умел ценить такую гордыню, он заключил с ними союз и никогда не пытался их завоевать. Гордыня, помноженная на фантазию — это кельтская традиция.