— Я сотни лет жил без тебя и горя не знал, — продолжал ворчать Лукавый. — Вот надо было тебе тогда помирать?
— Я же не специально, — развел руками Илай.
— За какие-то полсотни лет так влезть в душу… Талант надо иметь!
— Ну хватит уже причитать! Я за советом… Больше не к кому…
— Ага. Бассарей нынче не советчик тебе, мальчик. Сначала удовлетвори мой интерес. Как ты узнал?
— Как-то зашел к отцу, как раз когда ты звал его. Мне показалось странным, что ты не пришел сам, а откуда-то взываешь. Потом вроде отвлекся, но в последний момент заметил, что отец ушел. Бросился тебя искать, но не вышло. А тут один болтливый сатир донес слух, что Лукавый больше не бог. Я задержался, чтобы обсудить с отцом, и задремал, там, где орут поменьше. А когда проснулся, увидел, как он разговаривает с НЕЙ. Не знаю, как с ума не сошел… И как удержался тоже…
— Потом ты пришел ко мне, но она уже приехала, и ты нагло слушал наш разговор, зная, что я не могу ничего сделать? Хорошо хоть в конечном итоге поимел совесть и слинял. А ведь она заметила, как я смотрел на дверь кухни. Я ничего не упустил из внимания?
— Ну вообще-то, я задержался, чтобы увидеть ее… А ты неплохо научился общаться как смертные. Словечек всяких нахватался.
— О, племянничек! Я бы тебе сейчас продемонстрировал свои познания в области современного сленга! Да жаль тебя и времени мало… Так что дальше?
— Дальше я наблюдал, приглядывал за ней, смотрел, как и что. Ты даже представить себе не можешь, чего стоило держать себя в руках. Потом, понял, что отец обо всем знает, но продолжал молчать. Но когда сообразил, для чего он привлек этого Даню, мое терпение дало трещину. С тех пор почти все время следовал за ней, когда рядом не было отца, и как выяснилось не зря…
— Так это все-таки ты — тот самый спаситель! — победно ухмыльнулся Гермий.
— Она рассказала? — удивился Илай.
— Только мне. Я сразу понял. Единственное, что меня смущало… И как ты так быстро освоил фокус с масками?
— Я ведь способный… — пожал плечами фирион. — Особенно когда лично мне это очень надо.
— Чем ты и покорил меня, — снисходительно проворчал Гермес. — Кто напал на нее?
— Фанатик Вездесущего. Видимо, из самых верхов, потому что силен. Не знаю, как они ее вычислили, но крутились рядом давно.
— Стол на кухне — тоже твоя работа?
— Да, — помрачнел Илай.
— Я все понимаю. Но что, если бы она сказала об этом отцу?
— Да, в общем-то, мало что изменилось бы. Я успел перескандалить с ним, как раз перед этим случаем. И он в курсе всех событий. Не знает, правда, про случай с нападением. Я не стал никому рассказывать, чтобы он еще какую-нибудь гадость не устроил.
— Прекрати! Бассарей не враг тебе, а отец! Методы у него, конечно, так себе. Но я, наверное, вел бы себя еще хуже. Он в отчаянии, Илай. И, согласись, его можно понять.
— Мне плевать! — начал злиться фирион. — Не хочу о нем разговаривать.
— Ладно. Об этом позже потолкуем. Теперь о твоем поступке с вином. Что это было, идиот?! — медовый голос Лукавого сменился громовым обвиняющим воплем. Он вскочил, сверля племянника сердитым взглядом.
— Сам жалею…
— Ты хоть немножко своим микроскопическим полусмертным мозгом понимаешь, к чему это может привести?!
— Нет…
— Вот и я нет… — Гермес сбавил тон и сел на место. — И мне это не нравится! Какая глупость, Илай! Мало того, что теперь врагам будет проще найти ее, а мы совсем ни к чему не готовы. Так тебе и в голову не приходило, как вино могло подействовать? А если бы она все вспомнила?! А если бы Вездесущий был еще в ней и проснулся, получив такой заряд сил?
— А что мне было делать?! Я и так был хорошим долгое время! И что взамен?! Бассарей сам обострил ситуацию.
— И поэтому надо бросить под удар все миры? Мне кажется, ты не осознаешь всей серьезности происходящего.
— Да все я осознаю! Но что… что мне делать с собой?!
— К сожалению, я тебя понимаю. И Диониса понимаю. И Семью. Только видишь, какое дело… я не вижу выхода из ситуации.
— А вот мне не понять Семью. Почему именно она? Больше некому устраивать конец света?
— Ты знаешь ответ, — грустно посмотрел на племянника Лукавый.
— Это был выбор той Ливии. А эта может жить нормально. И может не захотеть.
— Скажи, мальчик, а какую Ливию ты любишь? Ту или эту?
— Любую.