— Все равно не понимаю, за что он так любил ее… — раздумывала я, напуганная всем услышанным.
— Любят не за что-то. Говорят же тебе. Он видел, какой она была до всех ужасов, что ей пришлось вынести. И видел сами ужасы.
— Что бы ни случилось у нее там, не понимаю, как можно мстить за это всем.
— Ты ошибаешься, — покачала головой Эрифа. — Скорее, она мстила Вездесущему… Но в одном я с тобой солидарна. Не представляю, как трудно и больно любить такую, как Ливия. Мы, конечно, видели, что происходило с Илаем, но видеть одно, а чувствовать — совсем другое. Такого врагу не пожелаешь.
— Давайте больше не будем об этом. Слишком грустная история. Лучше идем купаться! — предложил какой-то молодой рогач.
— Точно! Кто последний, тот не пьет!
Не знаю, кто там был последним в итоге, главное, что я бежала посередине. А когда начинала отставать, девчонки тянули меня за руки, помогая поспевать за остальными. На берегу все сбрасывали с себя одежды (кроме сатиров, конечно, которые вовсе ее не носили) и бросились в реку, поднимая облака брызг. Я остановилась и замерла. Раздеваться догола меня не заставят под расстрелом! Видя мое решительное лицо, девочки рассмеялись и сообщили, что это вовсе не обязательно. Радостно стянув тунику и оставшись в нижнем белье, я разбежалась и с удовольствием нырнула в прохладную воду. Сатиры, судя по всему, плавать не умели. Некоторые из них стояли по грудь в воде, но большая часть расселась на песке, окунув копыта в реку. Кажется, им больше нравилось любоваться обнаженными вакханками и отпускать всякие шуточки по этому поводу.
Когда солнце село совсем, мы засобирались обратно. Несколько участников нашей веселой компании периодически бегали присматривать за костром, поэтому разводить заново его не потребовалось. Мы с Рыжей вернулись в числе первых и заняли самые удобные места. Теперь я сама села поближе к Фему. Уж очень нравился мне этот большой очаровательный сатир. Эрифа причесывала меня деревянным гребнем и что-то довольно напевала под нос. Ребята жарили очередную партию мяса. С берега нестройной шеренгой возвращались последние задержавшиеся. А Лукавого по-прежнему не было видно. Может, домой ушел? А вот мне туда совсем не хотелось. Тем более что Дионис так и не появился. Я вспомнила ту ночь, следом ужасное утро, и в груди неприятно заныло. Лучше бы этого вообще не было, чем страдать теперь, вспоминая его горящий взгляд, ласковые руки и необузданную страсть. Неужели после таких красноречивых взглядов, слов и действий можно взять и уйти…
— Смотрите! — крикнул кто-то неподалеку, и все уставились в указанное место. Там мелькнула чья-то черная тень и двинулась в нашу сторону.
— Смотрите... — продолжали тихо переговариваться сатиры и вакханки, по цепочке передавая известие. — Фирион… Илай идет. Илай…
Я обомлела. Неужели мне повезло?! Неужели я увижу легендарного Илая своими глазами?! Фем почему-то резко отстранился и встал на копыта. Девочки примолкли, обеспокоенно переглядываясь. А тень приближалась, преобразовываясь в силуэт высокого, широкоплечего мужчины. Замерев, я буквально пожирала глазами сына Бассарея, нетерпеливо ожидая момента, когда пламя осветит его лицо и я смогу лично познакомится с тем, о ком столько наслышана. Все тихо перешептывались и жались друг к другу. Как будто чего-то боялись. Не понимаю, для них-то не такое уж и событие. Что-то не вовремя укололо меня в поясницу, и я отвлеклась, вытащив из ткани засохшую травинку. И когда снова подняла глаза, чуть не спятила оттого, что увидела.
У костра остановился мой незнакомец, бросивший меня утром одну в постели. Видимо, он знал, что я здесь, потому что без грамма удивления смотрел прямо в глаза. Не обращая внимания на остальных. Повисла гробовая тишина. И тут я начала все понимать… Не берусь объяснить, что происходило у меня внутри. Но это было очень больно. Просто невыносимо.
— Так ты и есть сынок Бассарея?! — враждебно обратилась я к нему, поднявшись и стараясь спрятать дрожащие руки.
— Оставьте нас! — властно заявил он, не отрывая взгляда от меня.
Ребята торопливо засобирались.
— Стоять!
Я с трудом понимала, что делаю и говорю. И голос мой изменился так, что сама едва его узнавала. Но сейчас было все равно. Голову затмили жгучая ревность, бешенство и обида. Уже потом меня удивило, что все, кто засобирался, послушно уселись обратно, переводя перепуганные взгляды от меня к нему.
— Они никуда не пойдут! — категорично сообщила я, почти с ненавистью глядя на сына Бассарея.