— Он сегодня пойдет ночевать к Сержу?
— Да. А что?
— Да ничего. Просто предлагаю нам с тобой вместе поужинать.
Наташа хотела спросить, что у него на уме, но что-то очень строгое в его глазах удержало ее — мрачный, предостерегающий блеск, который заставил девушку слишком отчетливо осознать ее подчиненное положение. Несмотря на всю фамильярность и легкость в общении между ними, Рафаэль иногда напоминал о разнице в их положении, вот как сейчас. Это было не простое предложение вместе поужинать, это был приказ, и Наташин пульс участился.
— Конечно. Хочешь, чтобы я приготовила что-нибудь особенное?
— Нет, не нужно. Я сам приготовлю.
Рафаэль? Приготовит?
— Х-хорошо.
Ее тревога еще больше возросла после того, как она проводила мальчиков с няней Сержа. После их ухода дом, казалось, стал отражать звуки сильнее обычного, и Наташа слышала, как Рафаэль гремит на кухне посудой между бесконечными телефонными звонками.
Она чувствовала себя странно, словно что-то изменилось, но никто не потрудился сказать ей об этом.
Наташа медленно спустилась вниз, в кухню, где Рафаэль помешивал что-то в кастрюле. На нем были старые линялые джинсы, плотно облегавшие узкие бедра, и белая трикотажная рубашка, сквозь которую проступали линии мощного торса.
Услышав, как она вошла, Рафаэль обернулся, и Наташа заметила, что две верхние пуговицы рубашки расстегнуты и оттуда выглядывают черные завитки. Волосы влажные, словно он недавно принял душ, ноги босые. Наташу внезапно затопила волна чувственного желания, ноги подкосились от слабости.
— Проголодалась? — спросил Рафаэль.
Она покачала головой. Ей хотелось спросить его, что происходит. Почему он разговаривает и обращается с ней как незнакомец?
— Пока нет. Но я бы выпила, если можно. — Она взглянула на бутылку уже открытого красного вина.
— Конечно. Но ты обычно не…
— Не пью? Нет. Но и ты обычно не ведешь себя так.
— Как?
— Ох, ну я не знаю.
Он хотел было привычно пошутить насчет пресловутой женской логики, но вместо этого налил ей и себе вина и выключил конфорку под кастрюлей. Затем отпил добрую половину из своего бокала и присел на край стола, остановив недрогнувший взгляд на ее лице.
— Я должен просить тебя об одолжении, Наташа.
— Продолжай.
— Ты слышала телефонные звонки, да? Это были редакторы двух национальных изданий, спрашивали об Элизабетте. На данный момент категорический отказ рассказать им что-то сработал, но они не успокоятся. Я все думал и думал, как же лучше поступить, и мне пришло в голову увезти ее в Штаты или в Италию, но Штаты далеко, и длительное путешествие для нее сейчас нежелательно, а Италия для нее в данный момент — худшее место в мире, как ты понимаешь, из-за того человека.
Рафаэль окинул взглядом простую, непритязательную одежду Наташи, которую ни одна из его знакомых женщин никогда бы не надела. Подумал обо всем том, что сказал Трой, и обнаружил, что кое с чем соглашается. Какая у него альтернатива? Ни одна женщина не знает его так, как знает она, и ни одна другая не будет готова принять предложение только на его условиях.
А она примет? — гадал он. И, что более важно, поверит ли кто-нибудь, что он, Рафаэль де Феретти, может вступить в отношения с кем-то вроде Наташи Филлипс? Но он уже принял решение, поскольку оно оказалось самым разумным и приемлемым из всех, которые приходили ему в голову.
— Я хочу, чтобы ты обручилась со мной, Наташа, — медленно сказал Рафаэль.
На мгновение Наташино сердце подпрыгнуло куда-то к горлу, и в сознании ожили все мечты об этом мужчине, которые она втайне лелеяла все эти годы.
— Ты… хочешь жениться на мне? — выдохнула она.
— Нет, я хочу, чтобы мы обручились.
Первая холодная капля реальности просочилась в ее затуманенный мозг.
— Почему? — оцепенело спросила девушка.
А как она, черт возьми, думает, почему?
— Потому что это отвлечет прессу от Элизабетта.
Наташа сама не знала, как ей удалось не показать боль — глупую боль, которая могла выдать ему ее истинные чувства и фантазии, которые она лелеяла. Вполне обыденным голосом она произнесла:
— А ты не думаешь, что это будет выглядеть как фальшивка? Ведь редакторы не настолько наивны, чтобы не понять этого.
— Что они подумают и что напечатают — две разные вещи. И ни один редактор не окажется настолько глуп и циничен, чтобы утверждать, будто помолвка — это всего лишь…
— Публичный трюк? — подсказала она.
— Средство сокращения ущерба, — поправил он.