- Он, наверное, тебя боится. Он же старый конь, а тут такая трепетная лань.
-А как сделать, чтоб он не боялся?
- Ксюш, я не знаю. И, кстати, боится – пусть и дальше боится.
Я посидела, покачала ногой. МишМиш внимательно смотрел на меня.
- Пустое вы сердечным ты
Она, обмолвясь, заменила,
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с неё нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
А мыслю: как тебя люблю!
Я с удивлением слушала, как этот взрослый и спокойный мужчина с чувством декламирует мне бессмертные стихи Пушкина. И как же правильно все понимают, и Пушкин, и МишМиш! На душе горечь растворилась в каком-то непонятном, горячем, но приятном чувстве.
- Ага. Александр Сергеевич правильно все сказал. Мудрец!…И вы тоже мудрец, Михал Михалыч.
МишМиш крякнул и начал меня разглядывать еще пристальнее.
- Да, Пушкин наше все!- в конце концов, добродушно улыбнулся он, - Ксюш! Ты начни сублимировать. Стихи начни писать. Рассказ дамский. И, Ксюш, он не милый. Он опасный! Для юных, неокрепших девичьих душ.
- Вот почему то про хирургию вы, Михал Михалыч, ничего не сказали.
- Нет. Хирургия слишком серьезный предмет, чтоб начать в нее девичьи влюбленности сублимировать.
- Михал Михалыч, мне кажется, вы Соболева все-таки недолюбливаете где-то на сверхглубинном уровне.
- Ксюш, нормально я к нему отношусь. А, может, завидую где-то на сверхглубинном уровне, - добродушно засмеялся МишМиш. – А, ты бы посоветовалась с мамой, с подружками. Мне странно с тобой на эту тему разговаривать. Я хоть и сам влез, но глубже влезать не хочу.
- А мамы нет. Есть дед. Он меня и воспитывал. И подружек нет. Два охламона – мои подружки. Но это будет слишком жестоко, говорить мне с ними о Соболеве.
МишМиш посмотрел на меня очень внимательно.
- А где родители? Извини, они умерли?
- Да, погибли вначале второй чеченской войны. Отец был военврач. Хирург. А мама его операционной сестрой. Вернее она была педиатром, но переучилась, чтобы быть с отцом. Их вертолет был сбит. А мне в то время было 5 лет.
- Еще раз извини.
Мы помолчали. МишМиш взял пачку сигарет. Вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула. Он закурил. Мне внезапно стало очень неловко. За то, что примчалась к нему. За то, что так сильно раскрылась. Обнажилась практически. Ну, оптимистически подумала я, цели то я добилась. Отвлеклась.
МишМиш встал и подошел к открытому окну, и стал выдыхать дым на улицу.
- А что за охламоны в подружках.
- Мои сокурсники. Они в травматологии будут работать через неделю. Еще увидите.
- А деду сколько лет?
- Шестьдесят шесть. Но он у меня крепкий Розенбом. (1) Еще работает, и оперирует.
- Значит ты из династии хирургов.
- Выходит так.
В этот момент зазвонил телефон. Я сняла трубку. Нас вызывал приемник. МишМиш потушил сигарету, и мы с ним пошли. Разговор естественно прекратился. И очень хорошо, поскольку все-таки я чувствовала себя неловко…
Утром мы с МишМишем внезапно озаботились вопросом о ключе. Брать его с собой не хотелось, вдруг Соболев примчится на работу ни свет ни заря. Озвереет без ключа. Оставлять ключ в ординаторской тоже не хотелось. МишМиш попыхтел сигаретой, допил кофе и достал мобильник.
-Игорь Маркович, не разбудил? Разбудил. Ну, извини. Мы тут с Ксенией решаем, что делать с ключом. Его в ординаторской оставить? …пауза…Ага. Понятно. Досыпай. Да. Дежурство спокойное. Экстренных нет. Операций не было. Да. Пока, пока.
-Давай ключ. Будем прятать в моем столе.
Я отдала ключ. Интересно, а на следующее дежурство мне его дадут? Или это был разовый бонус?
МишМиш засунул ключ вглубь выдвижного ящика, и мы с ним пошли домой, предварительно дождавшись Альберта и передав ему инфу по больным.
А в понедельник все началось нестись уже по наезженным рельсам. Это я про Соболева. Моя голова продолжала вертеться в его сторону, его голова никак на это не реагировала. Стрельников больше со мной на эту тему не заговаривал. Ординаторская, похоже, с интересом наблюдала за мной. А Соболев совсем перестал обращать на меня внимание, кроме как заведующий/подчиненная. Я тосковала, горела, мечтала. И только хирургия заставляла держать себя в руках. Дома дед внезапно забеспокоился, почему я непривычно тихая и грустная. Я не стала ему говорить, что я не грустная, я озабоченная страстями. Влюбленностью, сексуальным возбуждением, неуверенностью, надеждой, обидой. Вот таким вот водоворотом сильных и приятных, и не очень приятных чувств.
В субботу в гости пришли Олег с Сергеем. Пока я открывала им запертую с ночи дверь в заборе, ожил пафосный дом напротив. Сквозь металлические прутья забора было видно, как открылась дверь, и из нее красным смерчем вылетела знойная брюнетка, высокая, сисястая и жопястая, с тонкой талией, ярким макияжем. Одета она была в обалденный летний брючный костюм. Красные брючки с тонкой темно-красной полоской, им в тон топ с глубоким декольте и какими-то украшениями ниже груди, тех же оттенков красного шелковый кушак с леопардовым рисунком, концы которого скользили сбоку по бедру почти до колена. На ногах темно-красные же очень открытые босоножки на тонких, безумно высоких золотых каблучках. В руке она держала жесткую, прямоугольную тоже красную с горизонтальными полосками сумку. На тонком запястье болтались массивные и тонкие, круглые и угловатые, красные, темно красные и почти черные браслеты, штук 5-6.