Дмитрий Пригов
Неложные мотивы
Что нам Александрия?! У нас своего щемительного, высокого и всеобъемлющего, но и отвалившегося как бы, вернее — не как бы, а точно, отвалившегося, стремительной силой онтологически-моментального отъединения, превышающей медлительность наших слезно-душевных потоков, отъединившегося, за дни, минуты, секунды отбежавшего на расстояние мраморного величия и прохладно обозреваемого мраморными же ветрами неухватимой всеобщности (но ведь было же! было же! ведь только что было! — эээ, братец, вон куда умчало! — но ведь было! было! было! — мало ли чего было! — но ведь это было только сейчас! — не знаю, не знаю!), в общем — у нас столько всего своего, так что нам Александрия! что мне вам рассказывать о кудрявых юношах в набедренных повязках, когда мы сами еще неистребимо, отбежав недалеко (но уже как во сне не своем для себя), глядим сами на себя, выглядываем из-за стволов полусумеречного леса в пионерских галстучках с комсомольскими значочками. Ох, да мне ли рассказывать вам, как это было и как это бывает! кто хочет — сам все посмеет понять.
С утра моросит и скверное настроение
Внизу хриплыми голосами
Перекрикиваются местные матроны
Он стоит уже одетый за моей спиной
И ничего не понимает, переминаясь
Иди, мальчик, иди! — говорю я кому-то
Потом я слышу слабое потрескивание
внешней деревянной лестницы
Словно мгновенно объятой голубоватым пламенем
Под еле ощутимой — я знаю -
тяжестью его тонковытянутого
предкомсомольского тела
Иди, мальчик, иди! — говорю я себе
Проведя по серой щетине тыльной стороной руки
И не чувствуя уже ничего грубой складчатой кожей
В только что занявшемся сокольническом садике
Я сижу на открытой веранде за столом
И вытянутой, почти вертикальной губой
Втягиваю в себя рывками горячий чай с густой малиной
Ловя его высокий, немного нервный голос
Рассказывающий товарищам про жаркие Африки
Притом он легонько притоптывает шоколадной загорелой ногой
Пыль поднимается лёгкими столбиками из-под его сандалий
И чуть-чуть мертвенной голубоватой патиной
Садится на тонкую невыносимую лодыжку
Единственно отсюда мне видимую
Сквозь чёрные змеевидные переплетения кустов
Я не хожу на футбол
Мне не нравятся их цельнолитые бесчувственные ноги
Смолоду осунувшиеся и окостеневшие до черепов их лица
Я читаю книги
Книжные фантомы всегда имеют мягкие удлинённые очертания
И бледные меланхолические лица
Быстроговорящая мамаша
Обёрнутая бесчисленным потоком складок
То придвинется, то отодвинется
В то время как её длинноногий нетвёрдый полуюноша сын
С маленьким как капелька крови пионерским значком
Слоняется от окна к окну
Подобно тургеневской девушке прислонясь к притолоке
Белым пальцем трогает виноградную лозу
Влетевшую в раскрытую дверь
И отсутствующим взглядом неописуемых глаз
Скользит по мне и неестественно щебечущей мамаше
И улетает к дальней, едва синеющей на горизонте
Полоске адриатических гор
Унося туда с собой и моё сердце
Одетая в обтягивающие серо-голубые брюки
Достаточно миловидная
Она влетает в комнату
Садится рядом
Берёт меня за руку и говорит, говорит, говорит
О своём женихе:
Как он добр! красив! нежен!
Он офицер! лейтенант!
Да, да, — отвечаю я, — помню, помню его
Он действительно очень, очень привлекателен
Он появился откуда-то из леса
Старший пионервожатый
Крепкие коленные чашечки и белые шорты
Романтический поворот головы чуть влево вверх
На загорелой рельефной шее
Я прислонился к нему
Как давно это было со всем этим приснившимся
Отлетевшим, отвалившимся в небытие пионерским летом
До сих пор помню тяжесть его
напрягшейся и в то же
время ласковой руки
Мы забрели с тобой в какой-то ангар
Складское помещение
Где валялись головы вождей всех революций
И разнообразных их наследников и продолжателей
Гигантские гипсовые ордена
Могущие украшать бы исполинские груди материков и континентов
Лежали полураскрошившиеся
И потемневшие от втянутой влаги
Мы стояли у двух портретов и долго смотрели друг на друга
Ты стоял у Ленина
А я — у Сталина
Господи, как ты был прекрасен
На опустевшей станции метро площадь Революции
Среди огромного количества бронзовых человеков
Около одного из них
Кажется, рабочего
Он стоял в маечке с короткими рукавами
И в чуть-чуть великоватых брюках
Загорелый, южный
Я долго смотрел на него
Потом подошёл
Он был не из Москвы, его не встретили, вот его узелок
Он был благодарен мне
Сейчас ему, наверное, уже где-то 30-35
Взглянуть бы, какой он сейчас
Они пишут контрольную работу -