На заснеженной площади перед отреставрированной табачным концерном решеткой, не успев еще отойти далеко, мы замечаем садящуюся в свой автомобиль Нану. Нана тоже нас замечает и вылезает обратно, машет, делая знаки подождать. Мы останавливаемся и ждем, пока она к нам подойдет.
– Володя, – говорит она, – хорошо, что я вас снова увидела. Вот тебе телефон Наташи Штремер, она была вчера на лекции. Позвони ей, она говорила с проректором Академии Художеств, они хотят пригласить твоего друга Хайдольфа читать осенью лекции для студентов-архитекторов. Ну, всего доброго, я спешу!
Я благодарно целую ее в лоб и говорю Хайдольфу:
– Поздравляю, тебя собираются пригласить преподавать в Академию
Художеств! Вот телефон, я должен им перезвонить и дать твой ответ.
– Я согласен, – говорит Хайдольф. – Давай сядем в кафе, и отзвонимся с моего мобильного телефона. Ты знаешь здесь что-нибудь по близости?
– По пути к Мраморному дворцу есть что-то на Миллионной.
На Миллионной мы забиваемся в тесное полуподвальное кафе "Трюм", и я звоню Наташе Штремер.
– Замечательно, – обрадовано трещит она в трубку, – вы не могли бы перезвонить сейчас Борису Ивановичу Кахну, он – проректор по научной работе. Запишите его телефон. Звоните, он в курсе.
Я перезваниваю Кахну и подтверждаю готовность Хайдольфа. Принципиальная договоренность достигнута. Мы уславливаемся созвониться позже, чтобы согласовать детали и сроки. Выпив и перекусив, приходим в Мраморный дворец. Я нахожу коменданта и требую планы, козыряя страшным именем Горбуна. Нам услужливо показывают выставочные пространства, в настоящий момент пустующие, и даже находят планы, на которые я, честно говоря, даже не рассчитывал.
Глава 40. САД ТУАЛЕТОВ. ЭКСПРЕСС-ЖИВОПИСЬ. ГЮНТЕР ГЕЙГЕР.
Памятник Александру Третьему залеплен хлопьями мокрого снега. Кристина фотографирует его и нас. Затем мы идем к Троицкому мосту, чтобы посмотреть на Неву. Лед тронулся. Грязные желтые льдины беспорядочно несутся в Финский залив, сталкиваясь и дробясь. Рядом – ажурная ограда летнего сада, с дощатыми домиками, укрывающими на зимний период статуи. Все эти домики разнобокие и неуклюжие, с дверцами под навесными замками, как две капли воды похожи на дачные туалеты. В вихре густого снега это зрелище являет собой потрясающую по своей силе сюрреалистическую картину.
– Что это? – озадаченно спрашивает меня Хайдольф.
– Это Клогатен, – серьезно отвечаю я.
– Толстой, ты меня разыгрываешь. Это действительно похоже на сад туалетов, но я знаю, что этого просто не может быть в центре такого роскошного европейского города!
– Послушай, Хайдольф, но это действительно Туалетный сад! Он открыт только летом. Поэтому его иногда еще называют Летним садом. На входе в него обычно сидит привратник, у которого за небольшую плату можно получить ключ от той или иной кабинки и там спокойно уединиться. Этот сад построил Петр Первый, и внутри него свою летнюю резиденцию, потому что он сам любил ходить думать. Да и вообще, многие русские философы и поэты создавали и создают здесь свои лучшие произведения. Пушкин, например. Считается, что в этих туалетах их посещают Музы, которые по легенде там, в этих домах, живут. Да ну тебя, если не веришь мне – спроси у Будилова!
– Хорошо, как будет по-русски слово – Музы?
– Так и будет, это же интернациональное слово, так же как и музей, который от него же происходит.
– Будилов, – говорит Хайдольф ничего не подозревающему Будилову, уныло плетущемуся сзади, указывая на будки-сарайчики внутри сада, – Музы? Правда?
– Ja-ja, Музы, Музы! – радостно откликается Будилов, красноречиво показывая знаками, что Музы там внутри ящиков.
– Кристина! – кричит Хайдольф, идущей впереди Кристине, – сфотографируй Клогартен! – и уже обращаясь ко мне. – Да, Толстой, Санкт-Петербург – это поистине изумительный город, который не перестает меня удивлять!
Вдоль Фонтанки мы, не спеша, добредаем до Будилова. Его двор проходной и к его дому можно попасть как с Моховой, так и с Фонтанки. Будилов достает из холодильника банку кислой капусты, которую он сам квасил, и бутылку водки "Флагман". Нужно отпраздновать достижения и успехи сегодняшнего дня.
– Спроси у Будилова, что это за странный портрет в дальней комнате, – обращается ко мне Кристина.
– Сейчас, подожди, Кристина, мы вернемся через пять минут!
Я беру Будилова, и мы с ним выходим в коридор.
– Давай подарим Кристине портрет! – говорю я ему.
– Мне неудобно, – отвечает Будилов.
– Хорошо, – говорю я. – Тогда дай мне краску, и я его размалюю, тогда это будет наша совместная работа. А я отдам тебе половину его себестоимости – 50 рублей, а если хочешь, то и все 100!
Мы идем в дальнюю комнатку, и Будилов дает мне краски и кисти. Но что рисовать? Не долго думая, беспорядочно рисую поверху лица летающих туда-сюда маленьких будиловских ос. Получается полный отлет. От этих ос, написанных поверх женского лица на матиссовском фоне, портрет приобретает нечто.
Я хватаю его, и мы возвращаемся к остальным.
– Кристина, это тебе подарок!
– Как здорово! Это же просто классно! Спасибо тебе, Будилов! Мне так нравятся твои осы! Я повешу их у себя в Вене! Но я не могу взять это просто так, я тебе должна что-нибудь заплатить, пусть это будет чисто символически.
Кристина лезет в бумажник и достает три купюры по 500 рублей.
– Извини, я знаю, что этого мало, но у меня с собой просто не так много денег.
Будилов смущается, а я делаю ему знак взять деньги и не выдавать тайны. Есть вещи, которые не всем обязательно знать. Людям надо говорить то, что они хотят услышать и во что они могут поверить. Правда – это величина относительная.
По телефону, который я дал Каролине, зазывая ее к себе в гости, мне звонит ее подруга Элиза. Сегодня суббота 14 апреля, последний день пребывания Хайдольфа, он улетает завтра, и у нас много планов. Кроме всего прочего, сегодня Пасха и надо гулять, но Хайдольф опечален еще со вчерашнего дня. Ему хочется устроить большой праздник-отвальную и всех пригласить, но у него осталось немного денег – всего 1000 шиллингов, а это 1700 рублей. На это не нагуляешься и не разгонишься. Как же быть? Можно, конечно, и у Будилова дома пить, и тогда этих денег и за глаза и за уши хватит, еще останется, но опечален Хайдольф, опечален. Он опечален, словно Христос, когда тому нужно было пятью хлебами и пятью рыбами накормить пять тысяч народу.
– Рука дающего, да не оскудеет! – говорю я ему. – Если не хватит, я, в крайнем случае, добавлю! Не унывай!
– Нет, – упорствует он, – ни у кого не хочу занимать – это мой праздник!
А дела у нас на сегодня такие – в четыре открытие выставки питерских художников из коллекции Благодатова, в пять – показ видеофильмов финки Рэты. Хайдольф хочет посмотреть Пушкинскую, так как читал о ней в книге Гюнтера Гейгера "Улица Марата". Правда, то была другая Пушкинская, до переделки.
Когда там был Гейгер, Пушкинская еще представляла собой сквот, занятый художниками под мастерские. Сейчас же, после капитального ремонта, Пушкинская представляет собой богадельню, в которой живут бывшие художниками, давно переставшими ими быть, а ставшие социальными паразитами, тихо в своих квартирках-мастерских спивающимися.
В галерею "Борей" Хайдольф тоже хочет зайти, потому что о ней ему кто-то сказал, а еще потому, что Рэта Аальтро – внучка известного финского архитектора. Кроме того, галерея "Борей" будет лежать у нас на пути при возвращении с Пушкинской, и там можно недорого перекусить.