Затем он подошёл к могиле отца. Здесь он не смог проронить ни слова. Лишь смахнул слезинку, пробежавшую по его бледной щеке. На следующее надгробие он положил букет белых лилий.
– Твои любимые цветы, мама, – печально улыбнулся он. – Я всё ещё скучаю по тебе. И я бы так хотел, чтобы ты присутствовала на нашей свадьбе с Ванессой. Но, уверен, что ты порадуешься за нас с небес. Я наконец-то счастлив, мама. Наверное, впервые после твоей смерти. И всё благодаря моей девочке. Я и не представлял, что Господь дарует мне такую любовь, какой я, несомненно, не заслуживаю. Но, подозреваю, что это ты похлопотала за меня, превратившись в моего ангела-хранителя…
Грегори вышел из фамильного склепа, плотно прикрыв за собой дверь. Поднял глаза к серому, холодному небу и улыбнулся сквозь пелену слёз. Такого облегчения он не испытывал за все свои двадцать девять лет. Он вскочил на Грея и неспеша поехал к поместью.
Тот страшный день, когда прогремел выстрел из леса, и Ванесса без чувств лежала у него на руках, будет являться ему в кошмарах. Позже он узнал, что Джеймс Уорд, кинувшись в лес, нашёл там Виктора Коулмана, безучастно сидевшего на земле, и даже не пытавшегося скрыться. Возле него валялся пистолет. На допросе у следователя Виктор сознался, что сначала не хотел стрелять в Ванессу, желая расправиться лишь с Грегори. Но, увидев, что она помешала дуэли, и противники примирились, и каким счастьем сияет её взволнованное лицо, он спустил курок. Затем он выстрелил и в Джефферсона, но пистолет дал осечку.
Доктор не промахнулся. Он целился прямо в сердце Ванессы, и если бы не медальон с фотокарточкой Грегори, который она так и не снимала, нося под сердцем, она была бы мертва. Пуля, застрявшая в медальоне, оставила на груди девушки небольшой ожог. Но доктор Карсон всё равно настоял на том, чтобы она провела две недели в постели. Грегори ни на шаг не отходил от её изголовья, также как и Роберт.
В один из таких вечеров в спальне Ванессы молодой мужчина при её поддержке, запинаясь и отводя взгляд, рассказал Роберту, что он его отец. Слёз у мальчика не было. Вопросов, что удивительно, тоже. Он просто смотрел на Грегори расширившимися от изумления светлыми глазами, кажется, до конца так и не осознавая его слов.
– Робби, обними своего отца, – с трудом сдерживая слёзы, сказала Ванесса.
И мальчик, словно только этого и ждал, бросился к нему на шею. Грегори через его плечо с благодарностью взглянул на Ванессу. Пожалуй, без неё он и вовсе не решился бы на такой поступок.
Весь светский Лондон горячо обсуждал две новости, и обе они были связаны с лордом Джефферсоном. Первая заключалась в том, что он официально признал Роберта, своего младшего брата, своим незаконнорожденным сыном от какой-то актрисы. Теперь мальчик становился единственным наследником огромного состояния и титула лорда. Вторая же новость смаковалась светскими сплетниками куда дольше и тщательнее. Виктор Коулман стрелял в Ванессу Уорд, свою бывшую невесту из-за того, что она предпочла ему своего троюродного брата Грегори Джефферсона! Про случай в церкви Святой Маргариты уже и не вспоминали, особенно после того, как семья Бенсонов навсегда покинула Англию.
Коулману, находившемуся в тюрьме, грозила виселица. Грегори знал, что Ванесса никогда не признается ему, что в душе переживает за Виктора. Он и сам не решался судить его, припоминая свои былые грехи. Но молодой мужчина также знал, что никогда бы не смог поступить столь подло, как его бывший лучший друг. И у него руки сжимались в кулаки, едва он думал, что выстрел мог оказаться смертельным.
Скрепя сердце, он всё же поехал к следователю, занимавшемуся делом Коулмана, и попросил по возможности смягчить приговор, заявив, что они с Ванессой не имеют к Виктору никаких претензий. Им разрешили свидание. Войдя в холодную, грязную камеру, Грегори встретился взглядом с ледяными серыми глазами, в которых полыхала ненависть к нему. Он проглотил комок в горле.
– Зачем ты пришёл? – глухо спросил Виктор.
– Я пришёл просить помилования для тебя. Мы с Ванессой не хотим начинать новую жизнь с твоей смерти. Как ты вообще мог стрелять в неё?! Как у тебя не дрогнула рука?! – не выдержал Джефферсон, повышая голос.