За первое десятилетие существования Госета отец завоевал любовь зрителей и интерес лучших актеров и режиссеров других театров. Его буквально рвали на части. Театральная жизнь Москвы тех лет была насыщенной и яркой; в свободные от спектаклей вечера он посещал премьеры и просмотры, а порой и репетиции по просьбе кого‑нибудь из режиссеров.
Из всех существовавших тогда театров, ближе всех по духу был ему Камерный театр под руководством Таирова, находившийся неподалеку от Малой Бронной.
Александр Яковлевич Таиров, один из самых интеллигентных и мыслящих режиссеров того богатого разными театральными течениями времени, был вечной мишенью для официальной критики. Он постоянно обвинялся в эстетстве, формализме и прочих смертных грехах. Отец болезненно реагировал на жестокие выпады в адрес Александра Яковлевича, которого ценил, любил и с чьим мнением очень считался.
В ноябре 1936 года в центральной прессе появилась разгромная статья по поводу спектакля» Богатыри» в постановке Таирова.
Пробежав глазами утреннюю газету, отец скомкал ее в раздражении, швырнул на пол и попросил, чтобы я соединила его с Таировым.
Когда я передала трубку, глаза его засветились теплом, а в голосе зазвучала та особая ласковая интонация, которая так успокаивала меня в минуту огорчений.
— Здравствуйте, Александр Яковлевич! Это я, Михоэлс. Вот почитал газетку и решил позвонить. Завтра на обсуждении увидимся. Привет Алисе Георгиевне.
Назавтра, на заседании художественного совета, все присутствующие наперебой клеймили, хаяли, осуждали Таирова и спектакль в целом, и автора пьесы Демьяна Бедного. В самый разгар травли слово взял Михоэлс.
— Если так плохо, как все это признают — значит, произошла ошибка. Но кто ошибся, неужели один Александр Яковлевич? Нет. Значит, и я проглядел ошибку. Я, который работает рядом с ним, живет рядом с ним, я, который вовремя не увидел, не тронул за руку, не обратил внимания на неудачи в работе. Значит, ошибка не только его, но и моя.
Привести полностью это выступление я, к сожалению, не могу, ибо у папы, как я уже говорила, не было обыкновения записывать заранее свои речи, и у меня сохранились, и то каким‑то чудом, лишь отдельные наброски.
Попытка Михоэлса отвлечь на себя внимание взбесившихся творческих работников настолько их ошеломили, что заседание как‑то само собой быстро закончилось и присутствующие разбежались по домам. Папа же, который вечно спешил, да и вообще не терпел» прогулок», предложил Таирову пройтись пешочком, чтобы» помочь ему очухаться», и они еще долго бродили по улицам Москвы.
Вечером Таиров позвонил: «Позови папу, я хочу пожать его благородную руку».
Недавно я рассказывала друзьям о дружбе Михоэлса и Таирова, о том, как каждый называл другого» своей совестью», как часто их можно было встретить поздней ночью на темных аллеях Тверского бульвара и, в частности, об этом эпизоде с» Богатырями». Один из знакомых, с интересом выслушав мой рассказ, сказал, что буквально на днях, случайно наткнулся на заметку в» Правде» именно по поводу выступления Михоэлса о» Богатырях». Вскоре он прислал мне вырезку из газеты. Вот она слово в слово.
«23 ноября 1936 года состоялось совещание театральных деятелей и актеров по вопросу пьесы» Богатыри», поставленной в Камерном театре — художественный руководитель Таиров.
«Народный артист Михоэлс задал вопрос: почему театр докатился до такого позорного провала? Товарищ Михоэлс ответил на это так — нет настоящей, бдительной, умной критики, а между актерами нет творческой спайки.
«Если прибавить к этому интеллигентские шатания и расхлябанность, свойственные Таирову, безобразные отношения между актерами и режиссером, отсутствие какой бы то ни было самокритики, и все это в соединении с самолюбованием и дешевой саморекламой, то причины падения Таирова и Камерного театра станут ясны.
С «покаянной» речью выступил Таиров».
«Правда», 24 ноября 1936 года № 323
Если не считать» бегемотский» язык, который вложила» Правда» в уста Михоэлса, то в остальном никого из нас не удивило несоответствие между моим рассказом и этой заметкой. Дезинформация — основа советской печати. «Настоящее теряет значение, если факты поддаются обработке и могут быть поднесены себе и другим в любом виде», — пишет Надежда Мандельштам.
В 1929 году редакция, не будучи согласна с автором, еще сочла возможным, тем не менее, напечатать его мнение по поводу Грановского. К тридцать шестому году работа по искоренению личного мнения была закончена, и если таковое все‑таки существовало, то оно не освещалось в печати.
Вполне возможно, что отец или сам Таиров обратились в газету с опровержением, уверенные, что оно не увидит света, а может быть, пожали плечами и скомкали ее, как папа неоднократно это проделывал.