Грим, наконец-то откликнулся. Не словами, а волной горечи и напряжения. Я будто оказалась на берегу у прибоя, где вместо песка перец, а вместо воды слезы, и с каждым вдохом все ярче чувствовалось жжение. Он думает — что я упаду в обморок, заору от ужаса или побегу прочь, узнав, что он тот самый монстр из легенд о прошлом, пожравший сотни людей и причинивший другим сотням страдания?
Жалости не было. Я не стала облегчать ему задачу и признаваться в знании. Он должен найти в себе силы сказать о тайне.
Хватит. Никто не хочет носить маску, даже если она защитная и скрывает уродство — физическое или душевное. Все хотят быть принятыми такими, какие есть: покалеченными и виновными, натворившими бед и непростительных глупостей, злыми и слабыми, далекими от совершенства и красоты.
— Я Дух Жажды, Тио…
— И скольких ты убил по своей воле?
В самую суть вопрос. Грим, все это время глядел на меня темной непроницаемой бездной — я даже не могла различить его глаз в ночных сумерках, да еще и в тени собственных черт. А тут он вздрогнул, поднял голову выше и в пропасть закрались живые блики. Реально — как загорелся изнутри, хотя это лишь отражение света от снега и поворот головы. Грим ждал чего угодно, и, кажется, готов был к принятию отвращения, ужаса и брезгливости. Ну, да, конечно… он меня любит, но все же еще плохо знает!
— Одного.
— Если этот человек не заслуживал смерти, то мне жаль. А если заслуживал — туда ему и дорога. Грим… мне даже близко не представить, каково жить с таким грузом, — быть орудием убийств и пыток, без тела и воли. Я бы сошла с ума.
— Откуда ты…
— Прочла. Пора и мне признаваться — ветер, когда унес с проезда от Живодерки, выбросил в лесу и указал на будку, где нашла часть тетради. Вторую отыскала в больнице. И я не знаю, что случилось после того, как тайна Тактио открылась и Титул ее избил…
— Ты столько дней знала… и не ушла…
Грим едва выговорил, то, что выговорил. А я кивнула:
— Не исчезла, не испугалась, не отвернулась. Слушай…
Пока он потрясенно закрыл лицо рукой, я озарилась мыслью. Расстегнула пальто, достала свой нож, оттянула свитер и надрезала его от горловины к ключицам. Плевать — выброшу, застежек на нем нет, а снять никак. Расстегнула верхние пуговицы платья. Решительно подошла, отняла руку и уложила его ладонь себе на шею и на ключицу.
Холодом обожгло. Грим весь нараспашку, вышел из дома как вышел, да и так не слишком заботился о тепле. Пальцы — лед!
— Не знаю, кто я там в твоем представлении, хоть прям богиня, но по правде сказать — я дуреха и эгоистка. Это тебе нужна реальность, а не мне. Почувствуй — я очень живая, очень телесная, очень земная.
А вот дальше со словами не сложилось: перехватило дыхание от ощущения падения. Восторг от скольжения вниз по гладким и послушным потокам воздуха. Я стояла на месте, а сила, что окутала все мое восприятие, несла меня также уверенно, как птицу несет ветер — пикирование к земле. Проклятье! Да это лавина! Рука Грима стремительно теплела, и через миг другой стала горячее моей озябшей кожи. Он сначала так и стоял, приросшим к земле, и все еще полуживым, но вдруг глубоко вдохнул, выдохнул с утробным хрипом и жадно сжал пальцы. Не жестко, не грубо, — на грани между схватил и погладил.
Грим шагнул вплотную, нырнул другой рукой под полу пальто, обнял под лопатками, прижав к себе, и поцеловал. То, что было в больнице — я могла назвать поцелуем только из-за дремучей неопытности… Сейчас я лишь трепыхнулась, как настоящая добыча в лапах хищника, и тут же сдалась. Пальцы Грима горячие, губы тоже, от осторожности ничего не осталось — наоборот! Он стал целовать в губы, в шею, в запавшую наперед плеча косу, а ладонь без стеснения скользнула ниже ключицы — свитер легко распустился дальше по разрезу, пуговка платья выщелкнулсь из петли, и меня накрыла самым сладким ужасом от того, что происходило.
Грим обманул. Когда я ожидала страсти — получала полуживые касания, а как ждала душевного сближения, от откровенности и признаний, так сразу…
— Зачем ты это сделала, Тио?.. я лишь преклонялся, а теперь хочу обладать!
В ушах зашумело, но только на несколько секунд, как нырнула и вынырнула. Грим рыкнул мне в ухо свое признание и прижался шершавой щекой к шее, губами прикоснулся к месту самого яркого пульса. И рука, бесцеремонно опустившаяся ниже, остановилась на сердце — не самое скромное место, но не край. И нужно ему было… да, чувственное и полуобнаженное, но ощущение не столько тела, сколько его жизни. А сердце у меня билось как бешеное!