Грим обезоружен. У него теперь нет защиты, нет силы воздействия — он против Слуг остался с голыми руками, а на той стороне этот Безымянный колдун с магией в арсенале. А мы? Из всех соратников — самый сильный остался ветер, чуть послабее — луна, а о себе и о Ауруме я молчу: старик и баба. Причем, последняя — круглая дура.
— Проклятье, Аурум! Не утешайте меня, а то становится совсем тошно! Лучше бы ремня дали, отругали, а вы за мою же вину еще и оправдываете.
— Замолкаю. — Согласился старик, который последние несколько минут нянчился со мной как с маленькой и пытался успокоить. — Что случилось, то не воротишь, на все воля Всевышнего. Если ты меня слушать не хочешь — пойду принесу все к ужину. Живот как?
— Да, нормально уже. Я не прошибаемая.
Аурум ушел, а Грим, все это время молчавший, выдал:
— Он прав, Тио. Твоя вина в одном — ты оказалась последней в этих случайностях. Не забывай, что это я изначально решил снять монету и отдать тебе. Уверен, не сегодня, так завтра, но эти двое нашли бы способ ее украсть. Судьбе нужно меня обезоружить, так пусть так и будет.
— Шутишь?
— Нет.
— Девчонка обманула нас, соврав, что ей нужно исцеление. Стоит верить во всем остальном?
На это Грим не ответил.
Я ушла наверх — переодеться и сложить вещи. Не знаю куда, но из этой комнаты нужно переселяться. Очень мне не нравилась вероятность того, что Маэрор, узнавшая о секретном проходе в наше убежище, уже не сдает его брату, Безымянному или Слугам, потому что должна сдать.
Я открыла створки, посмотрела на пустой чердак — спуститься снова в квартиру? Неа, пусть стоит распахнутая и пустая, мне уже все равно. А еды коту я попрошу у Аурума, он найдет.
На всякий случай, когда снова закрыла окно, то на ставнях задвинула и чугунные задвижки. Не препятствие, но хоть переодеться смогла спокойно.
А как спустилась, услышала шум из мастерской Грима. Не успела зайти и спросить, как он вышел из нее с тетрадью в руке — задняя смятая обложка и оставшаяся переплетная стопка желтоватых листов.
— Аурум думал, что, если я напишу обо всем, что случилось в те последние дни прошлого, это может мне изжить утрату. Отчасти он оказался прав, а отчасти нет — за все годы я не смог ее перечесть, потому что едва заглядывал на страницы, как мне казалось, что все еще живо. И как будто случилось вчера.
— Можно я побуду в гостиной, с вами? Там прочту?
— Если хочешь.
Я еще умыться хотела, волосы расчесать и косы переплести, еды у Аурума попросить, решить вопрос с новой комнатой, но… все подождет!
Забралась в кресло, поджав ноги, взяла рукопись и шелестнула страницами — их много, но большая часть чистая, не до корки дописано. Гримовский почерк, ровные строчки, надорванный на всю толщину край, но для чтения не помеха. Главное погрузиться в историю и не поднимать глаза — не видеть вживую Патрика, в один и тот же миг, как и читать о нем. Мой Пилигрим… а мой ли?
Проклятие
Я вскинул свой взор и увидел, как очнулся от глубокой молитвы Аурум. Все эти часы он провел на коленях, и не слышал до этого мига ничего, — ни криков о разбившейся девочке, ни после разговоров о ее исцелении. Посланник ордена словно вернулся из сна, в котором пребывал, чтобы найти ответы у сил высших и светлых. Но разум его не вознесся к небу, наоборот, занырнул сам в себя, в глубины знаний и памяти. В глубины всех прочитанных книг и свитков, что давались в руки лишь избранным…
Едва Аурум открыл глаза, как пронзили меня слова его, что произнес он ясно, но тихо:
— Живое в неживом и длань касания… как знак пяти сторон, лишь узнавание… сольются дух и плоть любой материи…
Откуда же он знал эти строки?! Откуда же он слышал то, что лишь мне довелось услышать из уст Прекрасной в день своего сожжения? И понимал ли он весь их смысл?
И я спросил — сквозь толщу воздуха и толщу стен, что нас разделяли, зная, что никто не услышит:
— Кто же ты, посланник Святого Ордена, и что знаешь о моей жизни?
Отчаянье затопило меня безудержно, как поток, что возрос до бурлящей реки после дней дождя, и что в силе своей обрушился на все живое вне берегов своих…
Черный стервятник — так за глаза называли моего отца, не смотря на страх жестокой расправы и казни, если вдруг слух донесет до его ушей это прозвание. И справедливое имя — слишком он был уродлив и худ.