Главное, не паниковать… главное, не поддаться эмоциям… главное…
Я вся застыла, как вмерзла. Осталась стоять на четвереньках, затаила дыхание, боясь спугнуть то слабое, что почувствовала. Нет, я не чокнулась! Эту волну, этот отклик чувств моего Пилигрима я никогда и ни с чем на свете не спутаю! Неужели что-то сработало? С опозданием, но сработало!
Обернулась, успев увидеть, как силуэты растворяются в темноте, не дойдя до грабов, и вновь ощутила отклик. Но не с той стороны, куда смотрела, а откуда-то с площади. С пустой площади, на которой никого. Призрак? Душа Грима витает и подает сигнал?
— Слышу… слышу, указывай… где эта дрянь? Все обязательно будет хорошо, только помоги мне тебя спасти.
Сильно так полыхнуло — горечью и страданием, по щеке со шрамами будто огнем провели, горячо, близко. Сердце в ответ застучало быстрее, холод я совсем перестала чувствовать, и пальцы перестало сводить судорогой от ледяной воды. Света бы сюда больше! Ни огонька. Ни фонарика. Луна, походу, силы истратила, что почти не светит…
Нашла! Схватила, уложила в стык между камнями, чтобы не съехал, и торопливо достала из кармана нож:
— Ти…
Сердце схватило раскаленной пятерней, сжало и не выпустило… я смогла вздохнуть… и не смогла ничего больше… это не кулек.
Это туловище человечка, которого неумело и наспех скрутили из оторванного узкого лоскута. Намотали, перетянули нитками, разделив на тело и голову. А ручки и ножки — воткнутые в складки веточки, просто обломались от хватки пальцев. Безымянный творил куклу! Что угодно с пятью отростками, только было бы схоже.
Об этом он сокрушался… психовал и нервничал, что заготовку выкрала маленькая предательница, и ему пришлось наспех делать новую из чего попало… он в последний миг затянул узелок или воткнул ветку куда надо и Грим призвался в это из-за его касания. Он снова пленный Дух Жажды. И маг орал от счастья, потому что уже победил… одного слова не хватило. Приказывал… и умер, не успев ни себя спасти, ни нас уничтожить…
— Ти…
Сердце не отпустило, а сжало еще сильнее. Понимание всего обрушилось на меня… я уронила нож, скрючилась, уперевшись лбом в камни площади, свела руки и колени, замыкая тряпочку в закуток под собой, и закричала.
Удар сердца
Я не теряла сознания. Но очнулась тогда, когда на плечо легла ладонь и раздался тихий голос Аурума:
— Пойдем, Тио… пойдем под крышу. Ты не выплачешь всех слез сразу, дочка. О, Небо…
Сил хоть что-то сказать или объяснить у меня не было. Я поднялась на ватных ногах, пошла как пьяная, прижав к своей шее обеими ладонями сырое тельце. Там ему было теплее всего. Меня шатало из стороны в сторону, и все перед глазами плыло, но я ускорилась насколько смогла, чтобы обогнать старика. Я хотела прийти домой и успеть сделать то, что нужно без лишних свидетелей. Аурум не был чужим, но если он догадается — его сердце разобьется, как и мое… зачем?
Я дошла до плат, распахнула дверь, дошагала до горящего камина. От Грима пошла волна чего-то приятного и почти счастливого. Он все еще жег меня чувством своей душевной боли, но теперь та волна ослабла, а радость избавления от муки отдалась сильнее.
— Одобряешь? — Спросила шепотом, оторвав скрученную тряпочку от шеи и сжав пальцами. — Не бойся, я не оставлю тебя таким. Я люблю тебя, мой Пилигрим, и если по-другому освободить не могу, сожгу и выпущу… встретимся в следующей жизни, да?
У меня как-то все отупело. Как болевой шок у тела, вот так и у души разом все заморозилось и не резало безжалостно. Слезы из глаз текли, но сердце раскаленная ладонь отпустила. Видимо, такова Судьба — она не посчиталась с жертвами, свершив главное, очистила мир от хозяина и от Слуг, уничтожив насовсем то, что умудрилось столько веков продержаться. Мы свой долг исполнили. Послужили орудием. Победили. И все будут счастливы… ведь разве не для этого рождаются на свет герои?
Я поцеловала Грима. Прижала к губам. Он противно пах ветошью и сырым железистым запахом попавшей на тряпку крови. И чуть приятно пах деревом — от свежих сломов грабовых веточек.
Знать, что мне надо сделать — это одно. А взять и кинуть в огонь…
Я зашипела от боли, когда первые язычки обожгли. Вот, уже прямо совала его почти что в угли, а пальцы разжать не могла! Не хотела! Бросить его — все равно что… бросить его! В миг смерти, в миг самого тяжелого расставания. Я терпеливая, я вынесу. Пусть лучше вся кисть сгорит вместе с ним, все равно потом залечусь. А нет, — плевать! Уродством больше, уродством меньше…