Аурум накрыл лохань большой простыней, чтобы не было видно наготы, и через несколько минут принес еще воды — долил аккуратно кипятка и холодной из колонки, забрал грязные вещи. Такой хозяйственный, такой заботливый.
— Травы настаиваются и молоко вскипятил. Поможет еще согреться.
— Спасибо, Аурум.
Просидела так с полчаса, и вроде бы отогрелась, а все равно зябко и волосы, напитавшиеся водой, холодили спину как длинный ледяной плащ. Оделась, укуталась в плед, напилась горячего молока с крепким травяным настоем. Аурум даже устроил меня очень близко к камину, подвинув широкое кресло вплотную.
Тело ныло, боль порхала в теле, будто перелетный светлячок — то в одном месте засветится, то в другом. Уже не сильная, не яркая, но и не такая, на которую можно не обращать внимания и загнать в угол. Хотелось спать от усталости, но заставить себя подняться в комнату и лечь в более холодную постель, не могла. Голова тоже плыла. Пламя казалось слишком ярким, хоть и приятно было смотреть на его языки. Я время от времени закрывала глаза и хаотично думала обо всем и ни о чем сразу. А когда различила рядом чьи-то шаги, шепнула:
— У меня звери не кормленные. Кот и собака… надо старую одежду найти, или на смену, а больничное вернуть… И про Мари узнать…
Уродство
Утром я проснулась у себя. Ну, не совсем утром — будильник, который в этой комнате под старину смотрелся странно, показывал без четверти полдень. Формально — утро. И воскресенье, так что совесть меня отпустила — не проспала и не прогуляла третий день подряд. Уволит же так Ваниль.
Я умылась в комнате, босиком пролетела по помещениям, и в доме я никого не обнаружила — на кухне пусто, в гостиной. Убедилась, что Аурум не спустился в подвал и не забрался на чердак. Грима не было слышно за его запертыми дверьми, так что он может быть и был дома, только спал.
— Ау! Ау-рум! Записку бы оставили что ли…
Не появятся через час, вылезу в окно, доберусь до квартиры и оденусь-обуюсь во что найду. Дел много, и торчать здесь я не собиралась. На кухне нашла почти записку — оставленный завтрак: свежий хлеб, прикрытый полотенцем, мягкое масло в плошке и травяной настой вчерашней крепости. Я съела и выпила все — голод был зверский.
А потом пошла в мастерскую к Ауруму. Помнила, что видела там большое зеркало в полный рост и решила — пока никого нет, улучу минуту посмотреть на себя. На всякий случай придвинула к двери стул, чтобы без внезапностей, и скинула платье.
Выглядела я совсем дико — из-за волос. Хоть бери и режь на корню, потому что беда, а не волосы. В больнице за ними особо не поухаживаешь, расчесывала пальцами. Едва выписалась, как улетела с ветром, а он умеет делать прически! Вчера отмывалась лишь бы отмыться, и заснула с непросушенной и не прочесанной головой. Вот результат: лесная ведьма.
— Древесная Эль… лучше звучит. Свежие синяки и старые шрамы сойдут за рельеф и пятна коры.
Как мне все это распутывать? Ладно бы волосы были прямыми и гладкими, но ведь они, как на зло, — вились крупными кудрями и распрямлялись только благодаря тяжести. А когда столько времени на свободе и плетись куда хочешь, все превратилось в буйство. Так иногда на картинах старинные художники изображали женщин с волосами-символом. Сила природы. Сила жизни. Еще чего-нибудь сила.
А в реальности — боль! Три часа нужно убить, чтобы привести голову в порядок.
О чем я думаю? Боль… сама себя ущипнула от мысли, что вот у Мари сейчас боль, а я тут с глупостями! Опять повиновалась мимолетной слабости и стала шарить глазами по столам Аурума — ножницы где? Отрезать всю копну сразу, и не заботиться!
Искала ножницы, а обнаружила перчатки. Когда он успел? Две пары, длиной в три четверти. Одни явно на улицу — из замши, теплые, а вторые — очень тонкие, практически из кисеи, как будто их нужно одевать под вечернее платье. Еще немного покрутившись у зеркала, оделась и забрала подарок. Пусть без спроса — мои же. Тонкие перчатки одела — теперь, если вдруг, я смогу тронуть Грима без опаски, что он от меня шарахнется.
— Аурум, спасибо!
Едва вернулась в гостиную, как открылась дверь, дохнуло приятным холодком, свежестью снега и влагой. Старик ненадолго застрял, разуваясь, у двери, довольно заулыбался и оглядел меня: