— Ну ты даешь, святая простота.
— Его заставили.
— Заставили? Тогда у меня еще одна хорошая новость — Слуга из Казематного тоже поплатился. Он не умер окончательно, но разорван на такие мелкие клочки, что ему восстанавливаться месяц. И ему было и будет в сто раз больнее, чем тебе. Долго-долго и сильно-сильно больнее.
— Безымянный…
Мари закрыла глаза от усталости. А я улучила в этом момент и дотронулась до щеки. Дотронулась до шеи, до лба. Никаких узоров на руке не вспыхнуло, даже слабо.
Что, дар пропал? Неа… я поняла: все, что случилось, не навредило ее душе. Боль и страдание, да, но ее дух не надломился, а окреп. Она не нуждалась в моем исцелении.
— Демон города… черный колдун… Я была не права, Тио. Он один виноват во всем, а не люди. Сосед — хороший. Это…
Девушка шевельнула рукой, напряглась, но я остановила ее попытку резко шевельнуться. Аккуратно прижала.
— Что за бред, Мари? Ты чего?
— Ошейник. На людях рабский ошейник, и они не могут не послушаться. Я видела… видела его глаза, пока свет не погас. Там было море ужаса и вины, и когда он на меня полез, то почти кричал… страшно. Он Пана не хотел убивать. И меня не хотел…
— Ты собаку взяла с собой?
— Защита…
Мари улыбнулась, обветренные коркой губы растянулись и из трещины тут же пошла кровь.
— Проклятье… а я пса обыскалась. — Я нашла кусок марли, намочила водой из питьевой бутылочки с трубкой, и промакнула ей губы. — Это не честно. Я тебе хорошие новости, а ты мне не очень. Мари, сестренка, ты обалденно сильная. Я тобой горжусь, и папа бы твой гордился.
— Тио, принеси мне в следующий раз мой альбом… он в спальне, у нас… там фото. Там и мама, и папа…
— Ладно. Спи, воительница.
Олли на последних словах уже зашла, и я, как послушная девочка, тут же попрощалась. Пять минут, так пять минут — лучше не спорить.
Вернулась на этаж, поменяла больничное на свое обратно и почему-то больше думала о Пане, чем о Мари. Даже хотела немедленно поехать в Казематный и попытаться найти тело собаки, чтобы похоронить. Но, это же не трущобы, соседи есть — и наверняка за сутки там не только побывали службы, но и отлов приезжал. Пса засунули в мешок и… а где у нас в городе контора отлова?
— Олли, а ты знаешь, куда свозят мертвых животных?
Медсестра вернулась на пост, и я тут же ее об этом спросила. А у кого еще? Кто со мной нормально говорить-то будет, если я на улице к прохожим соваться стану?
— Да рядом с нами, на кладбище. Там специальный участок есть, или, если животное крупное, за очисткой и за заводом молочным, могильник от фермерского хозяйства.
— Спасибо.
Вот не хотела я, чтобы Пан, который моей собакой побыл всего несколько дней, лежал в одной яме с тварями Живодерки. А если их не в братскую могилу кидают, то даже в одной земле — не хотела. До кладбища — рукой подать. До здания, конечно, далеко, оно практически на другом краю района, но время мне позволяло — и я пошла.
Надежда была на Мишу, и что тот не откажет в личной просьбе.
— Добрый вечер.
— Привет… а-а-а, помню тебя, мать.
— Миша не уволился?
— Обойди. — Ткнул пальцем в стену за собой. — Он новичку байки травит, стращает!
Возле лодочек на стоянке Миша вдохновенно рассказывал какому-то остолбеневшему парню про Черного колдуна. Делал жесты рукой, рубил невидимку лопатой, щурился и нарочно снижал голос до шепота.
Вот это он выглядел! Давно стемнело, на стоянке пара фонарей, а даже так заметно как Миша поправился. В смысле здоровья. Лицо чистое, глаза ясные, размах удальская от самого плеча. По нему раньше не сказать было, что пьющий, а теперь здоровяк непрошибаемый.
— Привет, Миша. Нужна твоя помощь. Потом свои жуткие истории дорасскажешь, идем в сторонку на разговор.
— Привет! Что за помощь?
Парень быстро увел глаза от моего лица, сказав что-то невнятное, едва обернулся. Миша ему махнул, ответил: «Потом». Мы отошли, и я объяснила ситуацию.
— Печальное дело. Была машина. Но ведь все хорошо, что ты сюда не из-за близкого человека пришла, а из-за собаки, верно?
Я подумала о Мари и согласно кивнула:
— Верно.
— Пошли в покойницкую. У нас все похороны завтра, так что и пса твоего зарыть не успели. Ты только, это… не обижайся. Мешок в угол свален, без церемоний, сама понимаешь. Покойников не боишься?
— Я ничего не боюсь.
Сердце щемило от жалости, а слез не появлялось. Пореветь бы, но глаза оставались сухими, хоть немного потряхивало руки. Я открыла мешок, увидела голову мертвого Пана и точно признала седого пса.