«Сагарт обязан понести наказание. Самое строгое и жестокое наказание из всех возможных для волколака, чтобы искупить свою вину перед Кланом», — так распорядился наш Альфа, и, конечно, никто ему перечить не посмел.
Глава 6. Рина
Зверь, загнанный в клетку. Зверь на цепи. Голодный зверь… Что может быть страшнее?
Саву наказали пожизненно. Наказали чудовищно. Наказали так, что любая смерть по сравнению с этим показалась бы настоящим спасением и милостью. Но его лишили всего. Буквально — всего. Свободы, гордости, смысла, даже права на смерть. Оставили лишь жизнь, которая с каждым днём дотлевала, но не прекращалась совсем. Не будь Сава настолько сильным, возможно, его мучения давно бы закончились. Но они не заканчивались.
Ему не давали крови, даже звериной. Кормили лишь человеческой едой. Оттого его непрестанно мучила Жажда. Трудно представить, насколько сильно это чувство. Однажды я попросила Макарушку рассказать, что значит для волколака остаться без крови. Ведь тогда, когда после аварии он, потеряв память, очнулся у какого-то сельского старика, ему довелось испытать это чувство.
Старик пытался лечить Макара. Привязывал его, читал над ним молитвы, пытался очистить его кровь, не давая обернуться волколаком. Тот добрый человек был уверен, что найденный им мальчик просто одержим бесами, и скоро удастся побороть недуг. Но вместо этого Макар сбежал. Забыв совершенно всё, кроме своего имени и волколачьего голода, однажды он сумел сорваться с цепи и убежать в лес.
Конечно, мой возлюбленный предпочитал не вспоминать о том времени. Однако о Лунной Жажде он рассказал. До сих пор помню его слова: «Это чувство, когда каждая клетка тела вопит от боли и как будто расширяется. Разум исчезает напрочь. Никто и ничто не может это остановить. Зов настолько силён, что лишь он начинает звучать в голове. И больше ничего. Совсем ничего. Абсолютно ничего. Только Жажда. Она — и есть ты в тот момент».
Жажда… Тягучее, жестокое, липкое слово, от одного звучания которого меня продирали мурашки. Сава испытывал жажду, несравнимую ни с чем. Но даже этого было мало.
Как-то я задалась совсем уж страшным вопросом: почему Сава не может прекратить свои мучения сам?.. Да, звучит просто бесчеловечно. Но ведь он и не был человеком. А если хотя бы слегка представить, насколько больно и плохо волколаку без крови, такой вопрос рано или поздно возникнет сам собой у кого угодно. Однако ответ привёл меня в ещё больший ужас.
— Он не может причинить себе вред, — сказал Макар. — Пока его Истинная жива, Сагарт это чувствует и будет стремиться к ней. Всегда. Его жизнь не принадлежит ему. Лишь она может отдать приказ Сагарту убить себя, и он подчиниться, независимо от того, хочет этого или нет.
Только тогда до меня дошло всё коварство придуманной Римором пытки. Эта чудовищная жестокость не имела никаких аналогов. То, что он сделал с Сагартом, — не просто наказание. Это высшая боль, с которой Сава продолжал существовать каждое мгновение, находясь в этой проклятой клетке.
Я подошла вплотную. Смотрела на изувеченного пленника, который теперь не то что на волколака, на человека-то был очень отдалённо похож. Сава исхудал. Волосы у него отрасли до плеч и спутались клоками. Он лежал грязный и измученный. Лежал в темноте, один, совершенно один. Не разговаривал, не выл, не шевелился. Будто в самом деле наконец отошёл в иной мир, наконец-то встретился с Луной и успокоился. Но слабое движение его грудной клетки говорило о том, что Сагарт ещё не переступил черту.
Мне так хотелось его хоть чем-то утешить. Хоть как-то помочь. Но — как? Чем? Будь моя воля я бы, может, выпустила бы его. Пусть даже тем самым навлекла бы гнев Альфы Чёрных на себя. Но ведь нельзя, нельзя так поступать с живым существом. Это и не по-человечьи, и не по-волколачьи…
— Сава, — тихо позвала я в полумраке, — Сава, ты слышишь меня?..
Конечно, он не ответил. Я и не ждала.
— Сава, мне так жаль. Поверь, мне так жаль. Очень-очень жаль.
Как и прежде, волколак не прореагировал.
— Знаешь, — продолжила я, понимая, что, скорее всего, разговариваю сейчас сама с собой, — когда родится маленький, я очень попрошу Римора отпустить тебя. Сейчас просто боюсь. Понимаешь, я ведь о ребёнке должна думать… Но мне больно видеть всё это. А когда маленький родится, Римор наверняка подобреет. Сначала попрошу Далию. Она хорошая. Она поймёт. Сава, я что-нибудь придумаю. Я постараюсь, обещаю.
Молчание.
Должно быть, Сава, даже если услышал, ничего не понял из моих слов. Он ведь давно пребывал где-то на грани между жизнью и смертью. И мои обещания — грош им цена, если за оставшиеся месяцы последние крупицы сил покинут Саву. Да, он сильный. Был сильным. Полукровки все очень сильные. Но и у самых сильных есть свой предел.