Не знаю, почему именно его лицо тогда было таким важным для меня проблеском света. Может, потому что последний голос, который я слышала перед тем, как вырубиться, принадлежал ему, а может, потому, что он был тем, о ком я думала всё это жуткое время, прошедшее в забвении. Но в тот момент мне стало безгранично страшно, тьма сгущалась, тени производили ужасающие звуки, похожие на лязганье точащихся ножей, а лицо Ника всё также тускло мерцало большим изображением, всё больше дразня моё сознание. Это блёклое и неприметное лицо, быстро исчезающее как часть моих воспоминаний, навевало лишь ещё больше тревоги. Паническое опасение того, что и он исчезнет, как сотни моих пережитков прошлого, заставляло безгранично сильно беспокоиться. Если он исчезнет, я останусь совсем одна, наедине с собой, своими мыслями и тенями, что напоминают о тех вещах, которые являлись смутной пеленой моей памяти. Не в силах пошевельнуться, позвать кого-либо, моля о помощи, поддержке и понимании. И я решилась.
Так медленно…тихо-тихо…я пыталась поднять руку и дотянуться до лица Ника, а фантом таял ещё быстрее, будто боясь моего прикосновения, но заставляя меня лишь удвоить свои усилия. Никогда. Никогда я так не старалась дотянуться до кого-либо!
По мере того, как я поднимала руку, голова раскалывалась всё больше, то, что было ранее лёгким гудением, превратилось в смертельно сильный звон, ощущение было такое, как будто сотни церковных колоколов зазвонили разом, затуманивая моё сознание, пронизывая всё моё существо. Я чувствовала, что моё тело, ранее отстранённое от разума, начало жечь изнутри, будто весь мой организм заполнили горючим веществом и подожгли. Никогда я не испытывала ничего подобного, боль заставляла на секунду останавливать свои усилия, но уже через мгновение я снова упорно тянулась, тянулась, тянулась…
Хоть помутнение в голове усугубилось, но чем ближе моя рука была к лицу Соколовского, тем больше подсознание подкидывало новых картин прошлого, таких же ярких и чётких, как и раньше, что не могло не радовать.
Внезапно беззаботное и наполненное жизнью лицо Ника вернулось. Вот я уже могу видеть его руку, слышать его звонкий и весёлый голос. Тот голос, которым со мной он никогда не говорил. Окружение Ника стало складываться из мелких кусочков, как пазлы, и вскоре я смогла рассмотреть совершенно чёткую картину. Ник с кем-то, чьего лица я не видела, оживлённо болтал, улыбаясь своей фирменной улыбочкой – краешком рта. Будто заметив меня, он искоса посмотрел в мою сторону, но потом резко развернулся к своему собеседнику. Тот говорил приглушённым голосом: «Как думаешь, это что-то серьёзное? ». Лицо Ника стало печальным, каким-то отстранённым и неживым, но он с уверенностью поднял голову и ответил: «Люди стремятся в небо, а она уже умеет летать…кто бы не осмелился ранить её крылья, она взлетит, как не в чём ни бывало». От этих слов сердце бешено заколотилось в груди, полумёртвое сознание начало оживать, ведь у меня возникла смутная догадка, что этот эпизод – возможный кадр будущего, который мне подкинуло моё богатое воображение. Эти слова Ника никогда бы не были им сказаны, но они, именно они, почему-то всколыхнули мои чувства. Сознание пришло в норму, но я по-прежнему не понимала, что делать с неподвижным и безжизненным телом. «Умеешь, так лети уже! Поднимайся, Лаврова! Идиотка, вставай живо! », – звучал голос Соколовского, слившись с оглушительным перезвоном… Только его голос мог заставить меня бороться. «Я встану! ОБЯЗАТЕЛЬНО ВСТАНУ, ТОЛЬКО НЕ УХОДИ! »- кричало моё внутреннее «я».
Вдруг всё исчезло, снова тьма, но теней не было и в помине, что хоть немного, но успокаивало. Но вот недалеко показался свет, точнее маленький проблеск. Он как яркая одинокая звезда в ночи, взял на себя ответственность освещать тёмную сторону. Словно поняв всю важность своего предназначения, он сиял всё ярче, похожий на Вифлеемскую звезду, указывал путь к истинному спасению. Он так близко…я могу дотянуться до него!