Наконец Шемас увидел Кэвина: он танцевал, высоко подняв руки и вертя головой. Эти телодвижения он, видимо, считал танцем. Какая-то девица, вся в черном, напоминающая английского полицейского в Белфасте, мерно покачивалась рядом с ним, игриво заглядывая ему в лицо и непрерывно жуя резинку. Да, Кэвину сейчас не до Плана-Б. Шемас стал пробираться к выходу, машинально отцепляя от своего свитера худые кулачки какой-то девчонки, которой захотелось потанцевать с учителем, чтобы было о чем рассказать потом в школе. Выйдя, он сел на маленький холмик недалеко от входа. Подошел какой-то парень из местных и молча сел рядом. Кажется, они были знакомы еще с прошлого года.
— Ты чего, Шемас, не заболел? — спросил парень, желая завязать разговор.
— Да нет вроде бы.
— А чего дрожишь?
Шемас смутился.
— Не знаю. Наверное, в зале очень душно, а тут ветер с озера дует.
— Вы завтра утром поедете?
— Да, завтра утром.
— На следующее лето приедешь?
— Не знаю. Это еще так не скоро. Я бы хотел, но мало ли что может случиться. Ты внутрь заходил?
В ответ парень как-то неопределенно пожал плечами.
— А по-моему, неплохо он играет, — продолжал Шемас.
— Кто?
— Который наверху сидит, специально приглашенный.
— Да я как-то не посмотрел…
Открылась дверь, и во двор вышел Михал со своей «возлюбленной». Оба растерянно озирались, пытаясь выбрать место для романтического уединения на свежем воздухе. В тумане резко зазвучала английская речь.
— Эй, Шемас, гляди, они по-английски говорят.
— А я так старался. — Он вздохнул. — Впрочем, девчонка и без ирландского его понимает. Эй, Михал!
— Это вы меня зовете?
— Нет, это не я. Но раз ты вышел сюда хвастаться своим шекспировским языком, расскажи уж нам, что тебе здесь надо.
— Ой, Шемус, ну сегодня же последний вечер, что вы прямо все время ко мне пристаете…
— Все вечера одинаковые, и каждый из них может оказаться последним. А я здесь, между прочим, на работе. В любое время суток. Понятно?
— А вы, кажется, мне хотели еще что-то рассказать.
— Без Кэвина не могу.
— Я пойду, найду его.
— Не стоит, он сейчас, кажется, занят.
— Не больше, чем я.
— Ладно, тогда идите назад в зал. Я тоже сейчас туда пойду.
Михал повернулся и вошел в дом. Девочка мелко семенила за ним.
— Видишь, — вздохнул Шемас, — еще хоть слушаются. На них управу найти, это прямо ужас. А в прошлом году, помнишь, приехала компания бритоголовых? Тоже, сказали, хотят языком заниматься. Я их прямо боялся. А под конец они мне стали угрожать, что бороду насильно сбреют. Я тогда от страха сам сбрил. Хотя, думаю, они бы не решились. Но я на всякий случай и в этом году без бороды приехал. Ладно, пойду в зал. Пока!
Михал сидел прямо у входа рядом со своей девочкой, а Кэвин извивался в танце. Шемас махнул рукой, и Кэвин медленно подошел к нему.
— Ну что, Кэвин, не забыл наш план?
— А что я должен делать?
— Пора проучить того типа. Тебе надо будет просто молча кивать на все, что я буду говорить. Ну, можешь тоже вставлять отдельные реплики, но особенно не старайся, а то вдруг он, может, догадается, что все это розыгрыш. Я тут придумал кое-что…
Он наклонился к самому уху Кэвина и зашептал. Кэвин испуганно отшатнулся:
— Да я ни за что на это не пойду!
— План просто замечательный. Я прямо вскрикнул, когда меня осенило. Вреда ему никакого не будет, но он на всю жизнь запомнит, как всем надоедать. Ты лишь подтверди мои слова.
— Кто этот тип?
— Ты разве не понял, что речь идет о Михале? О ком же еще? Давай, тащи его сюда!
— Ну, этого гада мне не жалко. Тут я готов. Он про вас вообще такие пакости говорил!
— Ну договорились?
— Да хоть сейчас!
— Подожди. Его надо увести одного в какое-нибудь глухое место, потемней. Слушай, сейчас эта музыка кончится, а потом, я знаю, будет блюз «Море наслаждения», очень длинный, у нас будет много времени.
— Готов идти, готов идти, готов идти я… — пропел Кэвин на мотив танго.
Салли Хоулм решилась. Вся ее жизнь, как она теперь считала, была лишь ожиданием той минуты, когда судьба постучится в дверь и спросит: «Вызывали?» И вот минута настала. Тщательно просмотрев все свои ценные бумаги, она присовокупила к ним золотое колечко, которое подарили ей в день совершеннолетия, и большую брошь с изумрудом, оставшуюся от матери. Все это предназначалось доктору Макгрене. Впрочем, сколько он может запросить за операцию, она не представляла.