В следующий раз у хронографа я окажусь в лучшем случае через несколько дней. До тех пор поддаваться этому голоду было нельзя. Иначе чем я буду лучше безвольного Вани?
Пытаясь избавиться от мыслей о хронографе, я умылся снова и взглянул в зеркало. Из него на меня смотрело лицо, почти такое же измождённое, как вчера, когда я отравился человеческим временем до дурноты и до белёсых дымок вокруг прохожих.
Кстати, о дымках. То ли они пропали, то ли я перестал их замечать. Кроме единственной вспышки эмоций, когда Этна окутала меня энергией, я, казалось, не видел её ауру.
– Завтра присмотрюсь, – прошептал, проводя рукой по отросшей щетине. Сегодня утром я забыл побриться.
На кровать я упал как был, в штанах и по пояс голый, а сверху натянул одеяло. Коммуникатор зажужжал вибрацией на тумбе, и я мысленно перевёл его в авиарежим. Это была одна из немногих команд, которые он умел правильно считывать по нейроволнам. А вот набирать текст без ошибок таким способом было почти невозможно. Особенно если снять коммуникатор с запястья.
– Всё завтра, – решил я и оставил сообщение непрочитанным.
Моё сознание провалилось в сон почти мгновенно, но всё равно оставалось настороже. Уже много лет я спал и бодрствовал одновременно. Наверное, таким сном засыпали воины в древности. Любой шорох мог пробудить их, заставляя выхватить из-под подушки нож. Вот только я не прятал ни ножей, ни других инструментов защиты и совершенно не понимал, какой опасности пытался избежать мой настороженный мозг. Раньше мне думалось, что для такого, как я, в этом мире и опасностей-то не существует. Но то было раньше.
«Может, взять у Этны пару уроков на мечах?» – мелькнуло где-то на задворках сознания и затихло.
Шорох. Тот самых шорох, которого я ждал годами, нарушил тишину. Вкрадчивые осторожные шаги, едва слышное дыхание, тепло наклонившегося надо мной тела. Я среагировал раньше, чем успел подумать. Схватил нарушителя, перекинул через себя и прижал к противоположной стороне кровати, впиваясь пальцами в его плечи. Тело подо мной испуганно взвизгнуло.
– Молохов, ты сдурел?!
Я пару раз моргнул, пытаясь разлепить заспанные веки, и встретился с горящим взглядом Этны. Клянусь, в темноте её янтарные зрачки были настолько яркими, что ими можно было освещать дорогу вместо фонаря. Не припомню, чтобы у людей бывали такие же, как у неё, глаза.
– Да слезь ты с меня! – она завозилась подо мной возмущённо, и я разжал пальцы, от которых на её плечах наверняка останутся синяки. Совсем не таким представлялось мне её появление на этом ложе.
– А говорила, не хочешь спать вместе. Соврала? – попытался пошутить, но Этне не понравилось.
– Вот ещё! Просто забыла спросить, что твои люди узнали про Ваню. И из-за этого не смогла уснуть. Подумала, вдруг ты тоже не спишь. И спустилась, сдуру… – она досадливо потёрла наверняка саднящее плечо. И в тот момент я мог бы испытать редчайшее для себя чувство – вину, – если бы не её слова об этом дурацком Ване. Приходить ко мне в спальню ночью, чтобы поговорить о другом мужчине, пусть и зависимом сопляке, весьма опрометчивое решение.
***
Этнара Реус
Он поменялся мгновенно. Черты лица стали жёсткими, взгляд – колючим и морозным.
– Про Ваню… забыла спросить? – его голос, пропитанный холодной яростью, звучал хищно и вкрадчиво, словно гипнотизируя.
Молохов подался вперёд и ловким движением вернул свои пальцы туда же, где они уже оставили с десяток синяков. А когда я попыталась отбиться, перехватил уже не плечи, а запястья и прижал к кровати. В этот раз он держал меня крепко, но не болезненно, хотя лучше бы было до отрезвления больно. Потому что такого Молохова я видела впервые. И, к своему стыду, испугалась.
Его губы больше не кривились в усмешке, шоколад зрачков не казался тёплым. Даже тело, прижимающее меня к матрасу, стало жёстким, словно застыло на морозе.
Он опустился ниже и вдохнул.
– Ты пахнешь страхом, – прошептал у моей шеи и провёл по ней шершавой щекой. Его щетина слегка царапала кожу. – И волнением. Почему ты пахнешь волнением, Этна? – он сделал ещё один вдох и выдохнул, щекоча мне шею.
Его тело, до этого замёрзшее, вдруг разморозилось и прильнуло, пробуждая во мне какое-то странное чувство. Наверно, именно его Молохов и называл волнением. Оно зарождалось где-то внизу живота и закручивалось болезненной спиралью.
– Тебе нравится риск, – шёпот у моего виска. – Ты любишь опасность. И тебе неинтересен никакой Ваня.