Он приподнялся, заглядывая мне в глаза, и в голове у меня помутилось. Потому что шоколад в его зрачках теперь растаял и завораживал, пробуждая во мне тепло. В комнате стало душно, будто кто-то выкрутил отопление на максимум. На лбу у Молохова выступила испарина, и он нахмурился. Окинул меня задумчивым взглядом.
– Кто ты такая, Этнара Реус? – прошептал он и, не дожидаясь ответа, отпустил меня. Потом откинулся на соседнюю подушку, спихнул мешавшее одеяло на пол и усмехнулся. – Ещё минуту назад я был голоден, как бездомный пёс.
– А теперь? – спросила я и не узнала собственный голос. Какой-то охрипший и неуверенный.
– А теперь я сыт. Но если скажу тобой, ты поймёшь неправильно, – он снова усмехнулся. – Я сыт, Этна. И мир уже не так меня раздражает.
– Очень за тебя рада.
Мне следовало подняться и скорее уносить из его спальни ноги. Но, во-первых, я сомневалась, что они не будут подкашиваться. А во-вторых, больше не чувствовала от Молохова опасности. Чего бы он от меня ни хотел, он уже получил это сполна.
– Ваня твой жив, – сказал он равнодушно и потянулся к лежавшему на тумбе коммуникатору. На проекционном экране высветилось сообщение от Аркадия, и я приподнялась на локтях, чтобы рассмотреть текст, но экран погас слишком быстро. – И завтра ты с ним увидишься, – обрадовал Молохов. – Надеюсь, теперь мы оба сможем как следует выспаться. Я, кстати, не против сделать это в одной кровати, если ты настаиваешь, – он по-хозяйски сгрёб меня в охапку и притянул к себе, заставляя уткнуться в накачанный и неприкрытый одеждой торс.
– Да ни на чём я не настаиваю! Отпусти уже, – я упёрлась в его грудь ладонями, готовясь дать бой и ощущая под пальцами неровность его кожи. Странную и бугристую.
Молохов вздохнул и сам разжал руки, позволяя мне отстраниться. Я же застыла, разглядывая то, что казалось таким странно неровным под моей ладонью. На его солнечном сплетении, закручиваясь спиралью ожога, раскинул щупальца гигантский шрам. Будто ему в грудину когда-то угодил кусок метеорита или ошмёток лавы.
– Жаль, что не останешься, – подытожил он устало, а я, вновь игнорируя возможность сбежать, коснулась пальцами его жуткого шрама. – Мерзкий, да?
– Есть такое… – прошептала я. – Откуда он?
– Если б я знал… Он здесь, сколько себя помню. Может, это вообще родимое пятно такое, – усмехнулся Молохов. – Только не думай о нём кому-то рассказывать. Я не люблю выносить личное на публику. Шрам и шрам. Подумаешь, – сказал он холодно. Но как раз его холодность и указывала на обратное. Этот шрам ему не нравился.
– Отчего ты его не уберёшь? Есть же способы.
– Не хочу. Пусть будет напоминанием.
– О чём?
– О том, чего не помню, – ответил Молохов и прикрыл глаза, давая понять, что разговор на сегодня окончен.
Возражать я не стала. На дрожащих ногах кое-как сползла с кровати, перешагнула через валявшееся на полу одеяло и, раздираемая противоречиями, выскользнула из его логова. Сегодня Молохов вёл себя странно. Но и я тоже была не лучше. Зачем пошла к нему среди ночи? Неужели забыла с каким человеком имею дело?
– И с каким же? – прошептала озадаченно.
Если раньше я сходу могла перечислить с полсотни подходящих ему нелицеприятных эпитетов, то теперь некоторые из них оказались под вопросом, а их место спешили занять другие. И определение «пугающий» было среди них не самым главным. Вперёд вырывалось, расталкивая остальных локтями, «загадочный». За ним увязалось дурацкое «притягательный». И только потом неспешно шло «пугающий». Чем именно Молохов меня напугал, я не совсем понимала. Может, тем, что сегодня впервые увидела его без маски, и под ней скрывалось не внутреннее уродство, какое я рисовала в воображении ранее, а холод.
Игнат Молохов будто промёрз до самой сути, хотя его внешность и поведение обычно внушали обратное. Дамский угодник, любимец публики, даже репортёры и те всегда были с ним добры и осторожны. Хотя, может, и они его боялись, весьма небезосновательно.
Мне вдруг захотелось отменить нашу совместную поездку. Сбежать среди ночи, не прощаясь. Казалось, если останусь, пути назад уже не будет. Молохов и так начал пробираться мне под кожу, так и сяк внушая, что он человек не хуже, чем другие, при этом продолжая уничтожать человеческие жизни, калечить судьбы и ничуть об этом не сожалеть.
– Неужто я и правда его испугалась? – спросила у себя, застыв посреди лестницы, ведущей на мансарду.
Нет, пусть Молохова боятся или обожают все остальные, но Этнара Реус никогда не пополнит их ряды. Воспользуюсь его услугой, а после – закончу начатое. Прикрою его конторку и следом за ней остальные, злоупотребляющие человеческими слабостями. А потом… Потом вернусь к родителям и, может, возьму шефство над пансионатом. Назло Молохову и его очень важному мнению о моём характере.