— Он ко мне ехал. Дверьми, наверное, ошибся. — Я вывел ее в кухню, отобрал-таки сковородку и усадил на стул. — Ты как?
— А моя судьба тебя не интересует? — Громов тяжело оперся на дверной косяк, демонстрируя напрочь отбитую физиономию. Над бровью — кровавый потек, губа разбита, глаз заплыл. Я было хотел отмахнуться, что он сам себя залечит, но вовремя опомнился.
— И ты садись, — кивнул я на соседний стул, а сам направился к холодильнику и, вытащив из морозилки кусок мороженного мяса, замотал в полотенце и вручил ему. — Приложи.
— Простите, — хрипло выдавила Наташа, съежившись.
— Это вы меня простите. За травой тут вообще не видно ни хрена, — еле ворочал языком Громов. — Я был уверен, что это тот самый дом… Давно тут не был. Нет, мне сначала показалось, что ты тут неожиданно обжился — занавески, чистота, пахнет вкусно едой…
— Его в больницу надо, — просипела Наташа, поймав мой взгляд. — Дело плохо. А меня, кажется, на этот раз точно посадят….
25
— Что за глупости? — опешил я и, повинуясь порыву, сгреб ее в руки и усадил к себе на колени, принимаясь растирать ее плечи. — Наташ…
— Я в порядке, — поежилась она, отстранилась и слезла с моих коленей. — Хочется успокоительного, а у меня нет ничего.…
— Вина?
— Я сопьюсь с тобой, Раф. — Она направилась к столешнице и вдруг снова взялась за ручку сковородки, покрутила ее в руках с отсутствующим видом… Мы с Громовым настороженно замерли. — Чаю будет кто?
И она отложила сковородку. Я с готовностью закивал, а Громов неровно закашлялся.
— Раф, ты говорил, у тебя обезболивающее есть, — обернулась Наташа, поставив чайник. — Принеси, пожалуйста.
— Сейчас.
— А вы, товарищ связной, сидите, — хмуро осадила Наташа Громова, собравшегося за мной. — У вас наверняка сотрясение. Не тошнит?
Громов послушно прижал зад обратно к стулу, отрицательно качая головой.
— Держите холод плотнее…
— Холодно.
— На то он и «холод», чтобы было холодно, — безапелляционно отбрила Мышка.
Я кивнул Громову держаться до моего возвращения, и направился было в дом за обезболом, только у ворот запоздало сообразил, что никакого обезбола-то у меня и нет. На мое явление порожним Наташа скептически поджала губы:
— Наврал.
— Сожрал, — хмуро парировал я.
— Тогда повезли его в больницу.
— Не нужно, правда, — вставил Громов, поднимаясь и обходя Наташу по дуге. — Мы с Рафом поговорим, и я поеду. Сам заеду в травмпункт, не переживайте.
Наташа проследила за ним с видом «как пить дать, вышибла все мозги идиоту».
— Я скоро вернусь, — поймал я ее взгляд, — а ты выпей чаю и ничего не предпринимай и не решай в одиночку. Поняла?
Зря я переспросил. Наташа наградила меня таким взглядом, что лучше бы мне было не возвращаться. Но я рискну. Как ее теперь одну оставить?
Громов уже лечил морду, зайдя за угол. От его руки шло еле видимое свечение, а сам он кряхтел и едва не поскуливал от боли.
— Ты какого хрена… — начал он, убрав руку от новенькой физиономии.
— Что? — перебил я. — Ты совсем нюх потерял? Какого лешего ты полез к соседке, если прекрасно помнишь, что это — не мой дом?
— Я был уверен, что ты уже спишь в ее постели, — пробубнил он смущенно.
— За кого ты меня принимаешь? — поморщился я и протянул ему пачку сигарет.
— Не знаю. Я даже не задумался над этим фактом.
— А как ты в спальне-то оказался?
— Ну, я зашел в дом, позвал тебя тихо. Думал, ты просто в спальне, и выйдешь. Но ты не выходил, а там что-то зашуршало… ну, я и сунул голову….
Я прыснул, едва не выронив сигарету.
— Она так меня отходила, когда я перекинулся в медведя… А ты — голову сунул. Додумался…
— Ну и штучка, — поморщился он, пробуя лицо. — Болит до сих пор…
— Давай к делу, да я пойду.
— Мы жмем Кондратьева к юго-западу, — принялся докладывать он. — За пределы ограничительного кольца ему не выйти. Главное, что мне нужно к этому часу — возможности его ведьмы…
— Я их ей переполовинил, — выдавил я и затянулся.
— Ого.… — выдохнул Громов обескураженно. — Молодец…
Наши взгляды встретились, и я отвел свой. Как сказать… Теперь Сорока может меня найти где угодно, если у нее появится такое желание и понимание, кто ей так крылья подрезал. И Громов это, конечно же, понял. В отличие от меня, он оборотнем не был. Хороший классовый ведьмак, сведущий в поисках и ближнем бое.
— Значит, она не прорвется.
— Нет. Даже она не прорвется.
Сорока — ведьма Кондрата — направо и налево пользовалась запрещёнными приемами — магией смерти и крови. Она одна могла бы завалить десятерых. Но не одна она такая умная. В ведомстве хватает инквизиторов, способных ее уложить даже с таким арсеналом. Да и я не лыком шит. У меня к ней были личные счеты…