Я взяла со стола портновские ножницы. Они оказались ещё тупее, чем я помнила. Но если я окончательно испорчу причёску, то хотя бы перестану думать о недавней сцене с соседом. Я начала стричь… ну и в итоге стало чуть-чуть лучше. Если прищуриться. По крайней мере, теперь кончики были ровными.
Выключив свет, я забралась в кровать, содрогаясь от того, с какой пугающей надёжностью мне удавалось портить свою жизнь — даже когда всё остальное шло не по плану.
Глава 5
Запись в дневнике мистера Фредерика Дж. Фицвильяма, 20 октября
Дорогой дневник,
О, боги.
Разве человек может умереть от стыда?
Сижу за своим столом в два часа ночи и отчаянно пытаюсь напомнить себе, что мисс Гринберг — леди. Леди, чья красота куда превосходит ту, что я заметил при нашей первой встрече. Леди с изящными формами, россыпью очаровательных веснушек на переносице и губами, которые теперь будут преследовать меня в снах… но всё же — леди.
Похоже, об этом стоит напомнить и одной предательской части моего тела — той, что не отзывалась на женщину уже больше ста лет.
Мои мысли идут по опасной тропе, и я не знаю, как с неё свернуть. До того как я увидел мисс Гринберг почти раздетой сегодня вечером, я не желал от неё ничего, кроме как узнать о современном мире, наблюдая с почтительного расстояния. Ещё вчера мне и в голову не приходило, что я могу хотеть от неё чего-то большего.
А теперь…
Клянусь Богом, я — худший, грязнейший негодяй.
Я не знаю, живы ли родители мисс Гринберг. Нужно выяснить — и, если да, извиниться перед ними за то, что поставил их дочь в столь неловкое положение. Разумеется, я обязан извиниться и перед самой мисс Гринберг. Желательно с подарком, который должным образом выразит моё раскаяние. Поговорю с Реджинальдом — он, в конце концов, давно привык приносить дамам извинения.
А пока… спущусь к озеру и пробегусь. Слишком давно я не выходил на ночную пробежку. Надеюсь, прохладный воздух приведёт мои мысли в порядок. А если нет — может, поможет одна из книг, что дал мне Реджинальд.
Совсем не по теме: сегодня я узнал, что в мире существует поистине ошеломляющее разнообразие кухонной утвари. Похоже, именно двадцать первый век в итоге меня доконает — если, конечно, мисс Гринберг не сделает это раньше.
FJF
На следующее утро я проснулась позже обычного, делая всё возможное, чтобы оттянуть момент выхода из комнаты и избежать встречи с Фредериком так скоро после вчерашнего.
К счастью, когда я наконец высунула голову в коридор, закинув на плечо свою огромную сумку с художественными принадлежностями, его нигде не было видно. Конечно, в одиннадцать утра он и не должен был покидать свою спальню, но я всё равно выдохнула с облегчением. Неизбежное можно было отложить ещё немного.
Дверь в его комнату была закрыта — впрочем, она всегда была закрыта, даже прошлой ночью, когда мы столкнулись, — так что я не могла понять, спит он там или нет. Я шла как можно тише, на всякий случай, направляясь к входной двери. Двигаться бесшумно было и неудобно, и нервно: моя походка и в лучшие времена не отличалась особой грацией, особенно с сумкой, весившей как маленький астероид. Но дверь так и осталась закрытой.
Если он был внутри и услышал меня — значит, он избегал меня так же старательно, как и я его.
И это было нормально. Более того — даже лучше, чем альтернатива.
Наверное, я никогда в жизни не радовалась так сильно, как через час, когда оказалась в своей студии. Точнее, называть её своей было не совсем правильно. Помещение носило название Living Life in Color и принадлежало Джоанне Ферреро — эксцентричной пожилой женщине, которая десятилетия назад была довольно известной фигурой на чикагской арт-сцене.
Студия располагалась на первом этаже небольшого здания в районе Пилсен и делилась между двумя десятками местных художников, металлургов и керамистов — людей, относившихся к своему делу с разной степенью серьёзности. Некоторые, как я, надеялись однажды превратить искусство в карьеру и проводили здесь столько времени, сколько позволял график. Другие — вроде Скотта, которого я увидела за большим общим столом посреди студии, — имели обычную дневную работу и просто арендовали место, чтобы выпускать пар и давать выход творчеству.