— Думаю, Сэм использовал фильтр.
— Что он использовал?
— Фильтр, — повторила я, но потом махнула рукой. — Неважно. Это уже на следующий урок.
К счастью, он не стал настаивать.
— Насколько я понял от Реджинальда, есть какой-то способ взаимодействовать с изображениями в социальных сетях. Как это делается?
— А, ну, в Инстаграме можно лайкнуть пост, нажав на маленькое сердечко, или оставить комментарий.
Фредерик нахмурился:
— Комментарий?
— Ага.
— И что именно принято писать в этих комментариях?
Я задумалась на секунду:
— Ну, в общем, люди пишут что хотят. Обычно стараются быть смешными. Иногда грубят, наверное. Но это уже по-мудацки.
— По… мудацки, — медленно повторил он, явно сбитый с толку.
— Вот именно.
Фредерик покачал головой и пробормотал что-то себе под нос — это прозвучало как набор непонятного современного сленга, хотя я не была уверена. Потом он спросил:
— Можно я оставлю комментарий к этой фотографии завтрака, которую выложил твой друг?
Этот вопрос удивил меня, особенно после того, как он так яростно высказывался против самой идеи соцсетей. Но приятно было видеть, что он хочет учиться.
— Конечно. — Я указала на поле для ввода. — Просто напиши, что хочешь, вот сюда.
Он уставился на клавиатуру, а потом начал медленно набирать текст двумя большими указательными пальцами.
— Я всё ещё плохо разбираюсь в современных клавиатурах, — признался он, старательно печатая. — Они сильно отличаются от печатных машинок, к которым я привык.
Я подумала о старых пишущих машинках из коллекции Чикагского института искусств и попыталась представить Фредерика в его старомодной одежде, печатающего на одной из них.
— Зато у тебя неплохо получается писать сообщения, — сказала я. — Я думала, что телефоном пользоваться ещё сложнее.
Фредерик пожал плечами:
— Я открыл для себя функцию «диктовка текста», — сказал он, всё ещё печатая. Для человека, который обычно двигался так плавно и грациозно, так уверенно чувствовал себя в своём теле, он был удивительно неловким и неуклюжим за клавиатурой. Это даже выглядело трогательно… очаровательно. — Без неё я бы вообще не пользовался телефоном.
Это многое объясняло — особенно длину некоторых его сообщений. Слегка улыбнувшись, я взглянула на экран своего ноутбука. Улыбка тут же исчезла, когда я прочитала, что он пишет:
Хотя эта фотография достаточно милая, я не вижу смысла использовать передовые технологии для таких банальных целей. Зачем ты поделился ею? С наилучшими пожеланиями, Фредерик.
Я уставилась на него:
— Ты не можешь это публиковать, — сказала я как раз в тот момент, когда он нажал «отправить», и комментарий ушёл.
— Почему нет? — Фредерик искренне удивился. — Ты ведь сама сказала, что люди могут писать в Инстаграме всё, что захотят.
— Не когда ты вошёл с моего аккаунта! — Я оттолкнула его руки от клавиатуры, игнорируя его возмущённое выражение. — Удали. Это было грубо.
— Совсем нет. Я просто хотел уточнить.
— Это было грубо. Сэм решит, что ты козёл.
Хотя, по правде говоря, Сэм и так уже не любил Фредерика. Я до сих пор не объяснила, почему сбежала из квартиры и появилась у него на пороге без предупреждения — или почему так быстро вернулась обратно к Фредерику. Учитывая мой послужной список с отвратительными соседями и ещё более отвратительными мужчинами, Сэм почти наверняка сделал худшие выводы. Судя по задумчивому выражению на лице Фредерика, он как-то догадался, о чём я думаю.
— У твоего друга и так хватает причин мне не доверять, — сказал он. — На его месте я бы тоже не доверял себе. Ты права. Не стоит усугублять ситуацию, критикуя его выбор завтраков для фотографий.
— Именно. Не стоит.
— Хорошо, — кивнул он. — Можешь удалить комментарий.
Он закрыл глаза, и его длинные густые ресницы легли веером на щёки. Я невольно задержала взгляд — на них и на медленный, ровный подъём и опускание его груди при дыхании.
— Раньше… меня считали прямолинейным человеком, — прошептал он. — Это считалось достойным качеством среди мужчин того времени. Но теперь, насколько я понимаю, нужно всё время подбирать слова, чтобы не задеть никого. — Он снова замолчал. — Всё это для меня совершенно неестественно. Кажется, я навсегда останусь неуклюжим идиотом в обществе.
Его плечи опустились, и он выглядел таким печальным, что у меня сжалось сердце. Огромность того, с чем он столкнулся, к чему стремился — и всего, что потерял за долгие века своей жизни, — повисла между нами невысказанным, тяжёлым облаком.