Школу разделили на мужскую и женскую. И все наши девочки были переведены в школу № 19 на улице Жуковского. В классе половина девочек была из этой школы. Я сидела за партой со своей подругой. Учительница в начале нового года проверяла журнал, зачитывала фамилии своих учениц. Когда дело дошло до моей подруги, то учительница остановилась, посмотрела на нее и удивленно спросила, почему та поменяла фамилию. Подруга упала головой на парту и зарыдала. Так я узнала, что ее отец погиб на фронте, а мать выбросилась из окна. Девочку усыновили какие-то бездетные люди.
В этой школе был очень смешной преподаватель математики. Он вбегал к нам, уже разъяренный после урока в другом классе. Прижимая одной рукой линейки и журнал (другую руку он потерял на фронте) и бегая по классу, он кричал: «Ну что вы смотрите на меня своими мутными глазами, двуногие макаки!» Класс разражался ликующим хохотом. Когда он успокаивался, он был очень добрый, его звали Павел Иванович, мы называли его Болваныч. Потом мы узнали, что, когда он после ранения вернулся с фронта, оказалось, что его жена и двое детей погибли при бомбежке. На его долю выпало много страданий, поэтому он был очень нервным человеком.
Все школы во время войны спасали детей. Родители у многих были на фронте или на оборонных работах, идти детям было не к кому. Поэтому мы проводили в школе большую часть своего времени, были там до ночи. Нас воспитывала старая когорта преподавателей — исключительные люди. Каждое утро мы выстраивались перед спортивным залом по классно. По очереди входили в зал. Там был уютный полумрак, топилась печка. Строгая завуч Валентина Ивановна в черном сатиновом халате с белоснежным воротничком проверяла, есть ли у каждой ученицы салфеточка, так как в школе нас кормили завтраком и обедом, а на ужин давали с собой кусочек хлеба, посыпанный сахарным песком. И этот хлеб мы должны были заворачивать в чистую салфеточку.
Как-то раз она спросила нас, слышали ли мы утреннюю сводку информбюро о том, как наши войска обнаружили, что немцы сжигали детей в печах. Она спрашивала: «Какие чувства у вас были, когда вы это слушали?» Мы молчали. Наконец одна девочка подняла руку: «Хотелось лучше учиться». А заведующая ей в ответ: «Так уж прямо учиться. Вам должно было стать страшно, потому что вы могли быть на месте этих детей». Выходя строем из класса, мы передавали следующему классу салфеточки и шептали: «Говорите, что вам было страшно».
Нам очень нравился учитель географии Михаил Филаретович. Он нам рассказывал о курортах Франции, о хрустале Баккара. Мы слушали его рассказы, как сказку о какой-то волшебной жизни.
Я, зная, что мужчины хуже переносят голод, уговорила своих одноклассниц, чтобы каждая из них за обедом, когда нам будут давать хлеб с сахаром для ужина, отсыпала из своей чайной ложечки немного сахарного песка. С кулечком из школьной тетради я обошла наш стол. Получилось почти две чайные ложки песка.
Я гордо пошла к столу, где обедали учителя вместе с директором. Все уставились на меня. «Это вам», — сказала я, отдавая кулечек Михаилу Филаретовичу. При полном молчании я вернулась на место.
После обеда Михаил Филаретович в коридоре поймал меня и сказал, что он очень тронут, но чтобы больше этого я не делала, потому что я поставила его в неловкое положение. Я сгорала от стыда. Почему за благородный поступок вместо похвалы я получила выговор?
Город по-прежнему был пуст. В доме № 6 по Пушкинской улице, где я родилась, умерли все жильцы, кроме тех, кто эвакуировался. У моих одноклассниц отцы или были на фронте, или погибли. А матери у всех работали допоздна. Поэтому домой мы приходили только ночевать.
Как нас спасала школа! Целый день и вечер мы проводили в ней: делали уроки, баловались.
Начал работать литературный кружок. Им руководила учительница литературы Елизавета Викторовна. Она даже жила в школе, в пионерской комнате. Ходила в ватнике, с белым воротничком и аккуратно причесанная. Встречая меня в коридоре, она всегда спрашивала, что я сейчас читаю. Я увлекалась Чарской, Дюма, романами о жизни королей. На ее вопрос я отвечала: «Тайны французского двора». Она удивлялась: «Где ты достаешь такие книги?» В следующий раз на ее вопрос я ответила: «Тайны мадридского двора». «На ловца и зверь бежит», — усмехалась Елизавета Викторовна. Книги доставались мне от предыдущих хозяев наших больших коммунальных квартир, это все были старые запасы, купленные еще до революции. Новых хороших книг не издавали. Первая книга, которую смогли купить мои родители до войны, — «Детство Буденного». Я вертела ее в руках и не знала, что с ней делать. Там же было нечего читать.