На занятиях литературного кружка мы могли сочинять что угодно. Я написала поэму о феях. Когда я ее прочитала, Елизавета Викторовна стала спрашивать мнение моих одноклассниц. И Нина, моя ближайшая подруга, сказала: «Я не знаю почему, но мне не понравилось». Елизавета Викторовна кивнула: «У тебя хороший вкус». Я так обиделась, что больше стихов не писала.
Помимо поэтического кружка наша учительница организовала еще и театральный, в который мы все дружно прибежали. В городе работала костюмерная, в ней школы брали костюмы для праздников. Первый спектакль мы хотели поставить про пионеров. Показали нашей учительнице пьесу, которую нашли в одном из журналов. Она посмотрела ее и сказала: «Нет, ЭТО вы играть никогда не будете. Мы будем ставить Мольера. Вы это читать не будете, а знать это надо». И мы учили целый год пьесу «Мещанин во дворянстве». Нам очень нравились длинные платья. Декольте были на шнурках, и можно было сделать вырез больше или меньше. Перед началом спектакля Елизавета Викторовна входила и затягивала вырез под шею, а перед выходом мы снова распускали.
Как-то раз к нам в школу привезли костюмы для спектакля. Мне достался костюм мушкетера. Я тогда зачитывалась Дюма, взяла костюм на выходные домой и решила совершить небольшую шалость. Ветреность вообще была для меня характерна. Я надела костюм и в таком виде отправилась пешком по Невскому проспекту к своей подруге Нине. Когда она открыла дверь и увидела меня, сразу ахнула: «В таком виде ты шла по городу?» Я посидела у нее и потом отправилась обратно домой. Когда уже подходила к парадному, меня остановила женщина и сказала: «Девочка, у вас на спине записка». Я попросила эту записку отколоть. Женщина отколола бумажку с моей спины. На большом листе бумаги Нинкиной рукой было написано: «Люся Губкина. Ученица 6 „В" класса». Губкина — моя девичья фамилия.
В 14 лет меня приняли в комсомол. В райкоме ВЛКСМ секретарь спросил меня: «Какая главная обязанность комсомольца?» Я растерялась: «Отдать жизнь за Родину?» «Нет, — поморщился секретарь, — главная обязанность — платить членские взносы».
После снятия блокады наш класс вернули в школу № 209, которая располагалась в бывшем институте благородных девиц. В самые трудные годы там находился военный госпиталь. В этой школе была роскошная парадная лестница, прекрасная акустика. Я помню, как вбегала туда утром, поднималась по лестнице на третий этаж, и мне от радости хотелось порхать над землей. И я пела во весь голос: «Милая Аида…» Вбегаю в класс, моя подруга Флорка, которая у нас была самой умной, стоит у доски и решает задачу по физике. Она оборачивается ко мне и говорит: «Заставить тебя перестать петь мы не можем, но второй-то куплет ты можешь выучить?» Я так хохотала, так была довольна. Очень любила своих подруг.
В девятый класс к нам пришел с фронта новый литератор — Анатолий Соломонович. И у нас началась великолепная жизнь. Хотя ничего материального не было. Не было одежды, не было возможности наряжаться. Были только книги, литература. Три мои самые близкие подруги жили со мной в одном доме. Я бегала то к одной, то к другой. Мы начали читать Хемингуэя. Мы болели литературой и ни на что другое не обращали внимания.
Легкомыслие, с которым я совершала некоторые поступки, вызывает теперь трепет. Как-то раз наш новый учитель литературы Анатолий Соломонович решил провести в классах анкетирование, наподобие того, что в те времена проводились уже во многих американских школах. Было много вопросов по нравственности, искусству, культуре, истории. На вопрос «Любимый литературный герой» я, не долго думая, написала ответ: «Остап Бендер». На перемене я спросила у подруг, что написали они, и похолодела, узнав, что самыми популярными ответами были Павел Корчагин и Олег Кошевой. Я не зря испугалась. Меня потом со школьной сцены клеймили, анонимно, правда. А Анатолий Соломонович в целях моего обуздания даже разыграл сцену моего исключения из комсомола.
После войны мама продолжала работать на складе. Из эвакуации вернулись в квартиру прежние соседи.